изолирован, он увидит то, что хочет увидеть, подумал я, и услышит то, что хочет услышать — и ничего хорошего это не сулило.

Между тем, кадры новостей с площади Тахрир навевали разные воспоминания. Толпа в те первые дни казалась непропорционально молодой и светской — совсем не похожей на студентов и активистов, которые были в аудитории моей каирской речи. В интервью они выглядели вдумчивыми и информированными, настаивая на своей приверженности ненасилию и стремлении к демократическому плюрализму, верховенству закона и современной инновационной экономике, способной обеспечить рабочие места и более высокий уровень жизни. В своем идеализме и смелости, с которой они бросали вызов угнетающему социальному порядку, они, казалось, ничем не отличались от молодых людей, которые когда-то помогали сносить Берлинскую стену или стояли перед танками на площади Тяньаньмэнь. Они также не отличались от молодых людей, которые помогли избрать меня президентом.

"Если бы я был египтянином в свои двадцать лет", — сказал я Бену, — "я бы, наверное, был там с ними".

Конечно, в свои двадцать с небольшим я не был египтянином. Я был президентом Соединенных Штатов. И как бы убедительны ни были эти молодые люди, мне приходилось напоминать себе, что они — наряду с профессорами университетов, правозащитниками, членами светской оппозиционной партии и профсоюзными активистами, также находившимися на передовой линии протеста, — представляют лишь малую часть населения Египта. Если Мубарак уйдет с поста, создав внезапный вакуум власти, они не были теми, кто, скорее всего, заполнит его. Одна из трагедий диктаторского правления Мубарака заключалась в том, что оно затормозило развитие институтов и традиций, которые могли бы помочь Египту эффективно управлять переходом к демократии: сильные политические партии, независимая судебная система и СМИ, беспристрастные наблюдатели за выборами, широкие гражданские ассоциации, эффективная государственная служба и уважение прав меньшинств. Помимо военных, которые глубоко укоренились в египетском обществе и, по некоторым данным, имели значительную долю в экономике, самой мощной и сплоченной силой в стране были "Братья-мусульмане" — исламистская организация суннитского толка, главной целью которой было добиться того, чтобы Египет и весь арабский мир управлялись по законам шариата. Благодаря своей низовой организации и благотворительной деятельности в интересах бедных (и несмотря на то, что Мубарак официально запретил ее), "Братья-мусульмане" могли похвастаться значительным количеством членов. Братство также предпочитает участие в политической жизни, а не насилие, как способ достижения своих целей, и на любых честных и свободных выборах кандидаты, которых оно поддерживало, были бы фаворитами на победу. Тем не менее, многие правительства в регионе рассматривали "Братство" как подрывную, опасную угрозу, а фундаменталистская философия организации делала ее ненадежным гарантом демократического плюрализма и потенциально проблематичной для американо-египетских отношений.

На площади Тахрир демонстрации продолжали нарастать, как и ожесточенные столкновения между протестующими и полицией. Очевидно, очнувшись от сна, Мубарак выступил по египетскому телевидению 28 января и объявил о замене своего кабинета, но не подал никаких признаков того, что он намерен ответить на требования о проведении более широких реформ. Убедившись, что проблема не исчезнет, я проконсультировался со своей группой по национальной безопасности, чтобы попытаться выработать эффективный ответ. Группа разделилась почти полностью по поколенческому признаку. Более старшие и высокопоставленные члены моей команды — Джо, Хиллари, Гейтс и Панетта — советовали проявить осторожность, все они знали и работали с Мубараком в течение многих лет. Они подчеркивали ту роль, которую его правительство долгое время играло в поддержании мира с Израилем, борьбе с терроризмом и партнерстве с США по целому ряду других региональных вопросов. Хотя они признали необходимость оказания давления на египетского лидера в вопросе реформ, они предупредили, что нет никакой возможности узнать, кто или что может прийти ему на смену. Тем временем Саманта, Бен, Денис, Сьюзан Райс и советник Джо по национальной безопасности Тони Блинкен были убеждены, что Мубарак полностью и безвозвратно утратил легитимность в глазах египетского народа. Вместо того, чтобы держать нашу телегу привязанной к коррумпированному авторитарному порядку, находящемуся на грани краха (и, похоже, санкционировать эскалацию применения силы против протестующих), они посчитали, что стратегически разумно и морально правильно для правительства США присоединиться к силам перемен.

Я разделял как надежды моих молодых советников, так и опасения моих старших советников. Я решил, что наша лучшая ставка на положительный исход — это посмотреть, сможем ли мы убедить Мубарака принять ряд существенных реформ, включая отмену закона о чрезвычайном положении, восстановление политических свобод и свобод прессы, а также назначение даты свободных и честных национальных выборов. Такой "упорядоченный переход", как описала его Хиллари, дал бы оппозиционным политическим партиям и потенциальным кандидатам время для создания сторонников и разработки серьезных планов по управлению страной. Это также позволило бы Мубараку уйти на пенсию в качестве старшего государственного деятеля, что могло бы помочь смягчить восприятие в регионе того, что мы готовы бросить давних союзников при малейшем намеке на проблемы.

Само собой разумеется, что попытка убедить стареющего, измученного деспота уйти в закат, даже если это в его собственных интересах, будет очень деликатной операцией. После обсуждения в ситуационной комнате я снова позвонил Мубараку и предложил ему идею более смелых реформ. Он сразу же перешел к боевым действиям, назвав протестующих членами "Братьев-мусульман" и вновь настаивая на том, что ситуация скоро нормализуется. Однако он согласился на мою просьбу направить в Каир посланника — Фрэнка Виснера, который был послом США в Египте в конце 1980-х годов, для более подробных частных консультаций.

Использовать Виснера для прямого личного обращения к президенту Египта было идеей Хиллари, и я подумал, что это имеет смысл: Виснер был буквально отпрыском американского внешнеполитического истеблишмента, его отец был знаковым лидером в годы основания ЦРУ, и он был человеком, которого Мубарак хорошо знал и которому доверял. В то же время я понимал, что история отношений Виснера с Мубараком и его старый подход к американской дипломатии могут сделать его консервативным в оценке перспектив перемен. Перед его отъездом я позвонил ему с четкими инструкциями "быть смелым": Я хотел, чтобы он заставил Мубарака объявить, что он уйдет в отставку после проведения новых выборов — жест, который, как я надеялся, будет достаточно драматичным и конкретным, чтобы дать протестующим уверенность в том, что перемены действительно грядут.

Пока мы ждали результатов миссии Виснера, СМИ все больше внимания уделяли реакции моей администрации на кризис — и, более конкретно, на чьей мы стороне. До сих пор мы делали лишь общие публичные заявления, пытаясь выиграть время. Но вашингтонские репортеры — многие из которых, безусловно, считали дело молодых