И, расставшись с ними, Андрей вдруг понял, что чары Аспасии, чуть было не овладевшие им вновь при встрече, потускнели. Словно близость Лидочки защищала от них… Смешно!

Рассказывая о встрече Лидочке, Андрей подумал вслух: «Может быть, доехать до Ивановой сестры, предупредить археолога?»

Лидочка отговорила Андрея — ей все эти люди были чужды и дела их непонятны. Какие-то контрабандисты и жулики обманывают друг друга. Почему Андрюша должен вмешиваться?

Лидочка никогда не выходила на ночную улицу Трапезунда, не слышала его ночных звуков, не знала его запахов и тревоги. К тому же хоть она и не стала говорить Андрею, но сама мысль о том, что у Андрея появилась приятельница — по профессии своей содержательница публичного дома, была ей отвратительна.

Это настроение Лидочки, наложившееся на невозможность уехать из грязного чужого Батума, привело к их первой в жизни глупой ссоре, после которой они не разговаривали и были несчастны.

Наконец Андрей решил оставить Лидочку и уйти на поиски дома Покровских. Но тут Лидочка не удержалась и расплакалась, и стало не до ухода.

Лидочка долго не могла успокоиться, даже когда они помирились и потом засыпали, она с тоской думала, как хорошо бы сейчас вернуться к маме — именно к маме, — все иные люди на Божьем свете чужие, даже Андрей совсем чужой — и непонятно, за что она должна лежать с чужим мужчиной в одной кровати…

С утра на следующий день прибежал племянник дяди Отара и сказал, что есть один человек, который знает, как поехать в Ялту. И в самом деле оказалось, что на следующий день в Батум придет фелюга, которая везет товар в Евпаторию. Надо было договориться с нужными людьми. Поиски нужных людей и бесконечное их ожидание, потому что нужные люди в самом деле ничего не знали, но более всего боялись, как бы Андрей не догадался, что они ничего не знают, и не отказал в комиссионных, заняли весь день. Затем с вечера ждали фелюгу и смотрели с надеждой на море, над которым клубились лиловые цвета греческого траура, — погода портилась. Фелюга заявилась к рассвету, и ее шкипера удалось увидеть только после обеда, когда он выспался.

* * *

Фелюга была одесская. Ее хозяин, он же шкипер Михай Попеску, плотный, коротконогий романтик в капитанской фуражке с крабом червонного золота, о чем знало все Черное море, но украсть фуражку не смог ни один биндюжник, торопился вернуться домой к концу октября. Фелюга была недогружена, вот он и взял пассажиров.

Михай Попеску был, по обыкновению, пьян и весел — он перебудил весь пансион, подарил возмущенной мадам Ахвледиани сандаловый крестик, освященный в Иерусалиме, и выпил с Отаром бутылку киндзмараули. Андрей с Лидочкой как раз собирались спать, но сон пришлось отложить, потому что они понравились капитану Попеску и он решил тут же, не теряя ни минуты, выйти в море, ночью, не взяв груза. Еще час все уговаривали Попеску подождать до утра и, конечно же, уговорили.

Лидочка ушла спать в половине третьего ночи, а Андрею пришлось остаться — Михай его не отпускал. И ясно было, что если он обидится, то придется ждать следующей оказии до Крыма; когда она объявится — неизвестно.

В коротеньком Михае был удивительный запас энергии — он был как бы увеличенным трехлетним мальчишкой, который производит столько энергичных движений, что взрослый человек уже через час соревнования с младенцем умер бы от разрыва сердца.

Впрочем, Андрей не жалел, что встретился со шкипером. Михай был переполнен удивительными и невероятными историями и, как утверждали знавшие его свидетели, не грешил против истины. А происходило это оттого, что Михаю обязательно надо было сунуть нос в любую драку или авантюру. Потому-то он уже полгода не мог вернуться домой. Некогда было — его затягивали авантюры, которые не приносили денег, а постепенно вели к разорению. Зато Михая знали все, любили почти все, ненавидели немногие, большей частью обманутые мужья.

За хорошим вином и жаркими беседами, в которых участвовал калейдоскоп незнакомых лиц, возникавших из ночи и в ночь проваливавшихся, за песнями грузинскими, румынскими и российскими ночь благополучно миновала, наступил рассвет, и Михай решил, что пора будить Лидочку и перебираться на фелюгу, которую звали «Императрица Мария» — официально в память броненосца, загадочно взорвавшегося в Севастополе в шестнадцатом году, а в самом-то деле в честь тети Михая, которая живет в Констанце.

Андрей, голова у которого была хрустально ясной, как бывает после хмельной и полной шумных бесед ночи, пошел было собираться, но тут к пансиону подъехал черный мотор из комендатуры порта, тот самый, на котором Андрею за последние недели приходилось неоднократно ездить вдоль побережья, обследуя трупы погибших на «Измаиле» и обеспечивая их охрану от мародеров.

В автомобиле прибыл знакомый унтер-офицер Герасимов. Он вошел в нижний зал пансионата, где умирало ночное веселье.

— Ваше благородие, — обрадовался он тому, что не придется будить Андрея, — вам письмо от господина коменданта.

Появление шоффэра с письмом привело Михая Попеску в торжественное изумление — ему ранее не приходилось держать в друзьях столь высокопоставленных людей. На всякий случай он тоже поднялся из-за стола и стоял рядом с Андреем, чуть покачиваясь и держа пальцы у козырька фуражки.

Комендант, написавший письмо, полагал, что Берестов как единственный действующий член комиссии по захоронению останков жертв с «Измаила» остается готовым к исполнению своих обязанностей.

Море выбросило еще один труп, очевидно, с «Измаила». Случилось это у Чаквы, а так как у гражданина коменданта нет достаточно надежных сотрудников для того, чтобы провести доследование, а гражданин Берестов имеет опыт в делах подобного рода, комендант направляет ему свой автомобиль для выполнения поручения и принятия на месте должных мер.

— Еще чего не хватало! — вырвалось у Андрея, который был совершенно убежден в том, что ни в какую Чакву он не поедет.

Но тут он увидел направленный на него снизу взгляд лучшего друга Михая Попеску, который жаждал удивительных приключений и который никогда не простил бы Андрею такого отступничества.

— А долго ехать? — спросил Андрей Герасимова. — А то мы сегодня отчаливаем.

— Недолго, — ответил Герасимов.

— А дорога хорошая?

— Дорога отличная! — сказал Михай, который никогда по ней не ездил.

И случайные собутыльники, которых к утру осталось немного, но были они решительны, тут же поддержали его.

— Дорога так себе, — сказал Герасимов. Он тоже предпочел бы не ездить: покойником больше, меньше — в наши-то времена.

— Ну что ж, — сказал Андрей, — значит, не меньше двух часов.

— Я с собой всего возьму, — сказал Михай, — вы не волнуйтесь. И продукты, и удовольствия возьму.

Большую часть дороги Андрей проспал, а Михай, в праве которого участвовать в путешествии никто не усомнился, сидел рядом с шоффэром и развлекал того разговорами. Потом они с Герасимовым пили взятое с собой вино и угощали шоффэра. Ближе к Чакве шоффэр развеселился и тоже стал петь песни. К выбоинам и лужам от вчерашнего шторма он стал относиться с великолепным презрением, от чего совершенно трезвому и печальному Андрею было не по себе.