href="ch2-2123.xhtml#id638" class="a">[2123]. Меньшевик Хинчук, который позднее возглавит Московский Совет, описывал свои ощущения, когда первая воинская колонна подошла к Воскресенской площади. «Мы не могли знать, с какими намерениями приближалась воинская часть… но появление двух офицеров, возглавляющих воинскую часть, сразу рассеяло сомнения всех. От имени прибывшей части офицеры просили принять их на службу революции, требуя приказов и распоряжений Совета. С этого момента стало ясно, что победа на нашей стороне»[2124].

К вечеру Челноков сообщал Родзянко: «В наших руках Кремль, Арсенал, телефон, телеграф, дом градоначальника. Воинские части не повинуются Мрозовскому. Место коменданта по нашему назначению занял Грузинов. Мрозовский формально отказывается признать новое правительство без приказа Его Императорского Величества. Необходимо спешить с Высочайшим указом о признании правительства». Челноков просил также полномочий «для устройства порядка в Москве»[2125]. ВКГД успел назначить его комиссаром второй столицы (в этой должности Челноков досидит аж да 6 марта, когда его самого скинут как представителя старой власти). В городской Думе 1 марта уже вовсю бушевал Совет рабочих депутатов. Председателем его стал меньшевик Никитин (его сменит Хинчук), заместителем — большевик Смидович.

Начались волнения и за пределами столиц. На Театральной площади Казани шла манифестация. В Харькове гласные Думы и представители общественных организаций образовали городской общественный комитет, который объявил, что берет на себя управление. В Киевской гордуме создавался «авторитетный общественный орган, который своим влиянием мог бы обеспечить в городе спокойствие»[2126]. Остальная же часть России еще только начинала узнавать о столичных событиях. Так, большевик (который перейдет в меньшевики) Войтинский свидетельствовал, что «1 марта Иркутск узнал о существовании Временного комитета Государственной думы. Немного позже, не помню — в тот же день или 2 марта утром, мы услышали о Петроградском совете рабочих и солдатских депутатов: это название мелькнуло в каком-то сообщении телеграфного агентства. Помню отчетливо первое ощущение недоумения, ворвавшееся в ликование по поводу осуществления наших давних надежд и мечтаний»[2127].

Озабоченность новой ситуацией проявлялась тем сильнее, чем ближе стояли люди к миру реальной политики. Так, офицер Владимир Станкевич, который станет одним из самых доверенных лиц Керенского, подмечал: «Официально торжествовали, славословили революцию, кричали «ура» борцам за свободу. Но в душе, в разговорах наедине — ужасались, содрогались и чувствовали себя плененными враждебной стихией, идущей каким-то неведомым путем… Говорят, представители Прогрессивного блока плакали по домам в истерике от бессильного отчаяния»[2128]. За что боролись… Наибольшее беспокойство вызывала армия — как подходившие части генерала Иванова, так и солдатская вольница в самой столице.

Дисциплина в воинских частях продолжала катастрофически падать, царили массовое исступление и уголовный кураж. «Народ в лице солдат и матросов вообще воспринял свободу как торжество вседозволенности и «самоволку», — подметил Булдаков. — В февральско-мартовские дни свидетели событий часто упоминают такие дикие явления, как половые акты, совершаемые солдатами на глазах гогочущей толпы, не говоря о других, шокирующих смиренного обывателя явлениях… Некоторые наблюдатели справедливо заключали, что крушение власти было воспринято низами как отмена не только административных стеснений, но и норм поведения. Масштабность этого явления напрямую связана с численностью и консолидированнностью носителей социокультурной архаики, прежде всего матросов и солдат, в чуждой для них цивилизационной среде… Пришествие «свободы» скоро обернулось образом «гулящей девки на шальной солдатской груди»[2129].

Очевидцы событий в один голос отмечают нарастание беспорядков в казармах. Полковник Фомин застал «полный беспорядок: были вольные люди, говорили бунтарские речи, многие были пьяны, у некоторых солдат сундучки оказались взломанными, у других кровати были заняты чужими людьми, в общем, это была не казарма прежнего вида, а какой-то проходной или постоялый двор»[2130]. Полковник Ходнев зафиксировал, что «в казармах началось повальное пьянство, безобразия, стрельба. Офицеры были бессильны навести порядок, ведь мы не имели права у стрелявших солдат отобрать винтовки»[2131]. Строжайший приказ на этот счет издал Энгельгардт, грозивший расстрелом за попытки разоружить революционных солдат. Даже Керенский в своих крайне самоуверенных мемуарах отмечал наличие серьезного беспокойства в связи с состоянием воинских частей: «В тот день, 1 марта, положение в городе, казалось, стало еще более тревожным. Поползли смутные слухи о беспорядках на военно-морской базе в Кронштадте. В самом Петрограде хулиганствующие громилы совершили нападение на офицерскую гостиницу «Астория», ворвались в несколько номеров, приставали к женщинам. Приблизительно в то же время по городу прокатилась весть о прибытии в Царское Село воинских подразделений во главе с генералом Ивановым, и хотя причин для беспокойства не было, толпы людей, собравшихся в здании Думы, охватило, вследствие неопределенности положения, состояние нервозности и возбуждения»[2132].

Управление воинскими подразделениями в Петрограде было потеряно. Военное министерство свою деятельность прекратило, за его руководителем Беляевым весь день шла азартная охота. Его частная квартира на Николаевской улице была разгромлена, напротив его официальной резиденции с утра собралась толпа. Сам Беляев, призвав на помощь своего секретаря Шильдера, помощника Огурцова, швейцара и денщика в служебном кабинете на Мойке жег в печах и камине секретные и совершенно секретные документы, касающиеся планируемых военных операций и армейских поставок, которые могли попасть в любые руки. Днем генерал по совету морского министра перешел в Генеральный штаб, откуда связался с Госдумой. Подошедший к телефону Некрасов посоветовал ему ехать прямиком в Петропавловскую крепость. Генерал предпочел отправиться в Таврический дворец, где просил оставить его в положении частного обывателя под подпиской о невыезде. Но Беляева отвели в министерский павильон, и вместе с другими его обитателями он все-таки к вечеру оказался в камере Петропавловки.

Родзянко и Временный комитет предпринимали гораздо большие усилия, чтобы поставить военные части под свой контроль и тем самым обеспечить формирующейся власти физическую безопасность, нежели для наведения в них элементарного порядка. Председатель Думы продолжал рассылать приказы в воинские части явиться к Таврическому дворцу. И части действительно являлись, хотя не всегда потому, что были на стороне революции. Тот же полковник Фомин подчеркивал, Родзянко «ничуть нами не отождествлялся с воображаемым руководителем развивавшегося мятежа и потому в наших глазах всей своей фигурой представлялся тем идейным центром чрезвычайных столичных событий и той фактической их силой, внешнее проявление которой, с целью введения этих событий в русло законности, казалось действием, требующим с нашей стороны всяческой поддержки»[2133]. Но, как бы то ни было, к концу дня количество неподчинившихся частей исчислялось единицами.

Временный комитет, запретив офицерам разоружать солдат, одновременно приказал офицерам всех званий пройти регистрацию в здании Собрания армии и флота. 1 и 2 марта толпы офицеров заполнили залы, комнаты, коридоры, лестницы величественного здания. Они складывали свои удостоверения на