Метрдотель с поклоном провел их к столику. Ужин предполагался на четверых. Повсюду поблескивало серебро и хрусталь, слышались негромкие голоса, а струнный оркестр героически пытался заставить поистине ближневосточную версию «Голубой рапсодии» звучать как американский свинг. Это им не удавалось, зато они хотя бы играли не очень громко.

Коглен ждал, когда подадут закуски, и лицо его безотчетно мрачнело. Аполлоний Великий поднял бокал. Его врезающиеся в запястье часы мозолили Коглену глаза. Неутомимая секундная стрелка необъяснимо раздражала его. Аполлоний вкрадчиво заговорил:

— Думаю, настало время рассказать всем о моей огромной удаче! Предлагаю выпить за будущую Автономную неоплатонистскую республику! Некоторые считают ее утопией, другие — мошенничеством, а меня — мошенником. Но я пью за то, чтобы она стала явью!

Он выпил. Улыбка его стала еще шире.

— Я обеспечил финансирование взяток, которые мне приходится платить, — объяснил он. Все его многочисленные подбородки так и лучились весельем. — Я не могу открыть имя человека, решившего поспособствовать обогащению некоторых нечистых на руку политиков ради того, чтобы помочь моему народу, но я очень счастлив. За меня и мой народ!

— Это замечательно! — сказал Мэннерд.

— Я не буду больше досаждать вам просьбами о пожертвовании, — заверил его Аполлоний. — Разве это не облегчение?

Мэннерд фыркнул. Аполлоний Великий почти открыто признавал себя шарлатаном; он определенно говорил о своем «народе» с видом человека, который не ожидает, что кто-то примет его слова всерьез. Он рассказывал всем, что где-то на Аравийском полуострове существует группка крохотных глухих деревушек, в которых учение неоплатонизма приобрело характер религии. Ее якобы проповедует каста философов-жрецов, которые завладевают умами паствы посредством магии, и Аполлоний клялся, будто является одним из иерархов и что он поразил всю Европу волшебством, на котором зиждется весь их культ. Эта история походила на рекламу, которую мог сочинить агент, наделенный чересчур буйным воображением. Вековые традиции поклонения искусству фокусничанья казались чем-то не слишком правдоподобным. А теперь Аполлоний утверждал, будто нашелся желающий дать деньги на подкуп кого-то из правительственных чиновников, чтобы жители деревни могли безбоязненно открыть миру свое существование и свою, по меньшей мере, экстравагантную религию.

— Сегодня у меня было двое посетителей, — сказал Коглен, — которые, похоже, пользовались вашей неоплатонистской магией. — Он обернулся к Мэннерду. — Кстати говоря, сэр, они сообщили, что я, вероятно, собираюсь вас убить.

Мэннерд поднял на него изумленные глаза. Это был крупный мужчина, дочерна загорелый и явно способный позаботиться о себе.

— Нож, пуля или яд, Томми? — поинтересовался он. — Или ты предпочтешь циклотрон? Давай-ка поподробнее.

Коглен начал рассказывать. Сейчас, в его собственных устах история об изнуренном Дювале и скептически настроенном Галиле показалась ему еще более дикой, чем прежде.

Мэннерд слушал. Подали закуски. Потом суп. Коглен рассказывал очень осторожно и сильно разозлился, когда поймал себя на том, что объясняет, насколько невероятно, чтобы эта история оказалась выдумкой. И все же он умолчал о той самой строке, которая сильнее всего тревожила его.

Мэннерд, слушая, пару раз фыркнул.

— Остроумно! — заметил он, когда Коглен закончил. — Как, по-твоему, они это сделали и что им нужно?

Аполлоний утер губы и самый верхний из своих подбородков.

— Мне это не нравится, — сказал он серьезно. — Совсем не нравится. О, книга, отпечатки пальцев и надпись — все это можно подделать. Помню, как-то раз в Мадриде я… впрочем, это неважно. Они любители и потому могут быть опасны.

— Думаю, Томми раскусил бы грубую подделку, — заявила Лори. — И мне кажется, он рассказал нам не все. Я давно его знаю. Он что-то недоговаривает.

Коглен вспыхнул. Способность Лори читать его мысли была просто сверхъестественной.

— Там была еще одна строчка, о которой я не рассказал, — признался он. — Она не имеет смысла ни для кого, кроме меня, — и я никогда никому об этом не говорил.

Аполлоний вздохнул.

— Ах, какие только сокровенные вещи я не читал зачастую! Каждый считает свои мысли неповторимыми! Но все равно мне это не нравится!

Лори склонилась к Коглену.

— То, о чем ты не рассказал… это было обо мне? — спросила она вполголоса.

Коглен смущенно взглянул на нее и кивнул.

— Как мило! — сказала Лори и озорно улыбнулась ему. Аполлоний вдруг встряхнулся. Он взял бокал с водой и поднял его на уровень глаз.

— Я покажу вам принцип магии, — сказал он твердо. — Я держу в руках бокал, наполненный только водой. Вы видите, что там больше ничего нет!

Мэннерд подозрительно посмотрел на бокал. Вода была совершенно прозрачной. Аполлоний провел бокалом над столом на уровне глаз сидящих.

— Видите? А теперь, мистер Коглен, возьмите бокал в ладони. Так, чтобы они окружили чашу. Вы-то уж точно не мой сообщник. А теперь…

Толстенький человечек впился в бокал пристальным взглядом. Коглен ощутимо чувствовал себя дураком.

— Абракадабра семьсот пятьдесят Фатима мисс Мэннерд очень красивая! — проговорил он театральным тоном. — Любые другие слова подействовали бы ничуть не хуже, — добавил он безмятежно. — Поставьте бокал, мистер Коглен, и посмотрите на него.

Коглен опустил бокал и убрал руки. В воде блестел золотой. Монета бьша старинная, десять дирхемов Османской империи.

— Я не могу создать иллюзию, — сказал Аполлоний, — но в заблуждение вас ввел, верно?

— Как вы это сделали? — с любопытством спросил Мэннерд.

— Когда бокал с водой находится на уровне глаз, — пояснил Аполлоний, — его дна не видно. Мешает преломление света. Я бросил в воду монетку и поднял бокал на уровень ваших глаз. Пока его не поставили на стол, он казался пустым. Вот и весь секрет.

Мэннерд хмыкнул.

— Здесь важен принцип! — продолжал Аполлоний. — Я сделал такое, что вы не могли себе представить. Вы сами ввели себя в заблуждение, так как думали, что я должен сотворить какой-нибудь фокус. А я сделал его раньше. Вот в чем секрет магии.

Он выудил золотой из бокала и спрятал в карман жилета. Коглен мрачно подумал, что этот фокус выглядит куда менее убедительно, чем его собственный почерк, отпечатки пальцев и самые сокровенные мысли, записанные несколько столетий назад.

— Гм. Думаю, я заявлю о ваших посетителях в полицию, — сказал Мэннерд. — Там было упомянуто мое имя. Я могу иметь к этому какое-то отношение. Для обычного розыгрыша слишком уж все сложно, и потом, там сказано про убийство. У меня есть знакомые среди довольно высокопоставленных турецких чиновников. Вы не откажетесь повторить эту историю тому, кого они пришлют к вам?