Но кроме вопросов «почему?» и «за что?», есть и еще один вопрос: «зачем убили?» Джона Кеннеди. Ведь зачем-то же его убили, правда? И убили на очень сложном внешнеполитическом и внутриполитическом фоне, когда, казалось бы, должно было действовать правило «коней на переправе не меняют».

Этот вопрос преследует читателя, поскольку Джеймс Дуглас столь логично вписывает свои построения в «большую картину» глобальной политики, что читатель волей-неволей начинает задумываться: «зачем», получая шанс прикоснуться к неизъяснимому.

В этом и есть смысл неизъяснимого, того, что не может быть объяснено с позиций «микрополитики» (или даже «микроэкономики»), но становится очевидным на макроуровне, на уровне, если хотите, ощущений. У каждого, в том числе и у каждого читателя, свои ощущения и, стало быть, свое неизъяснимое.

Неизъяснимое – это нечто большее, нежели просто невозможное с точки зрения рациональной логики. Неизъяснимое – это своего рода запрещенный вариант ответа, как деление на ноль. Причем запрещенный кем-то, кого мы не знаем, и в связи с чем-то давно забытым. Например, сам автор не до конца понимает, как можно было «продать» официальную версию убийства Кеннеди и политикам, и экспертам, и обществу на фоне такого количества несуразностей, противоречий, а иногда и простого обмана. Но неизъяснимое становится почти естественным, если смотреть на ситуацию в целом с точки зрения взаимосвязей, выявившихся до того, как нечто не укладывающееся в нашей голове свершилось. Официальную версию убийства американского президента смогли «продать» почти всем потому, что ее «покупали», принимали без обсуждения или с минимальным ворчанием относительно несоответствия мелких деталей. Ибо альтернативы – и тут, похоже, Дуглас прав – были настолько страшны, что затмевали даже неизъяснимое.

Примирение США и СССР в 1962–1963 гг.? Вряд ли. Обе страны находились почти на пике того, что позже стало называться «идеологизацией внешней политики», на пике подчинения внешней политики идеологическим приоритетам, а на практике зачастую, увы, – пропаганде, рабами которой были не только политики, но и, как убедительно показывает Дуглас, даже военные, призванные быть до предела циничными.

Не следует забывать, что обе системы органически были нацелены на экспансию, и пространство для экспансии у них имелось, причем у СССР даже несколько большее. Осознание наличия у СССР большего пространства для экспансии и привело американских политиков и экспертов в дебри теории домино в Индокитае, а СССР – к политическому «освоению Африки» в форме помощи братским народам. Ни США, ни СССР в 1963 г. не были готовы эту экспансию затормаживать. Это случится через десятилетие, когда обе сверхдержавы получат болезненные щелчки – США во Вьетнаме, а СССР на острове Даманский. Щелчок, полученный СССР, выглядит слабее, но только на первый взгляд.

Только тогда сверхдержавы созрели, чтобы упорядочивать противоборство. Что и произошло через 10 лет, когда в мае 1972 г. в Москве в ходе визита президента США Ричарда Никсона была подписана знаменитая декларация «Основы взаимоотношений между СССР и США», от которой принято отсчитывать недолгий век политики разрядки. Но в 1962 г. до этого рубежа был еще длинный путь и не только во внешней политике, но и во внутренних хитросплетениях. И не факт, что искренний в своей вере в американскую миссию Джон Кеннеди, в отличие от природного прохиндея Ричарда Никсона, загнанного в угол вьетнамской войной, внутриполитическими обстоятельствами и достижениями СССР раннебрежневского периода, решился бы такой документ подписать. Скорее всего, нет: документ содержал болезненное для США признание, что у «чистых» и «нечистых» на корабле глобальной политики есть не только равные права, но и равные возможности. Включая и возможность уничтожить друг друга. Это было, если хотите, соглашение о нормах поведения в неизъяснимом, пугавшем Джона Кеннеди, но недоступном пониманию разносившего в щепки города Вьетнама Ричарда Никсона, считавшего повседневный «политический ад» нормой.

Но вернемся к книге.

Желание сделать Джона Кеннеди «рыцарем на белом коне», присутствующее у многих американских политологов, историков и публицистов, понятно. Привлекательно представить трагическую гибель американского президента от выстрелов в Далласе, как некую черту, после которой уже не «что-то пошло не так», а почти все… Не избежал этого и автор. Впрочем, это объяснимо: конспирология должна быть законченной, почти «сферической», и логику жанра надо соблюдать, даже, если не очень получается, что Джеймс Дуглас добросовестно признает в главе 6, когда говорит о противоречивости политики американского президента. Читая книгу, незаметно приходишь к выводу, что любая добросовестная попытка исторического анализа обречена быть мозаичной и противоречивой. Непротиворечивой бывает только пропаганда. Тем ценнее неизъяснимое, описанное в книге Дугласа, тем ценнее его выводы и предположения.

Впрочем, символизм эпохи Кеннеди явно надуман, ибо «все не так» пошло несколько раньше и несколько проще. «Процветание Эйзенхауэра», золотой век американской экономики, когда США набухали экономической мощью и новым социальным достатком, во многом базировалось на том, что события происходили вдалеке от США, а США доставались обломки горящих и трещащих по швам британской и французской колониальных империй. Война в Корее успела забыться, а Вьетнам уже дымился, но был пока еще где-то далеко. Средний американец пил кока-колу, гонял в свое удовольствие по прекрасным дорогам на многометровых многоцилиндровых автомобилях и думать не хотел о каких-то жертвах во имя иллюзорных целей. Чего нельзя сказать об американской элите, понимавшей всю сложность положения США.

Ее представители неплохо понимали, что «гонку за Космос» с большой буквы американцы проиграли, не захотев жертвовать комфортом и бытовой сытостью ради каких-то иллюзорных, как тогда казалось, результатов. В США не сразу поняли, как Космос (не только с большой буквы, но и как набор технологий и экономических цепочек) связан с достатком. А поняв, стали догонять. Ибо «гонка за Космос» также была частью неизъяснимого, того, что Америка проигрывала, хотя не имела права проиграть, но это была гонка за лидерство в глобальном соревновании, Космос тогда означал «будущее». Как только Америка победила в холодной войне, гонка за Космос как-то сама по себе сошла на нет. Ибо будущего больше не было: история закончилась, и все вернулось в рамки изъяснимого, вполне рациональной, а порой и вовсе почти обывательской оценки целей политики и политиков.

Но тогда, в начале 1960-х гг., все было по-другому. Чтобы догнать и перегнать неожиданно вырвавшихся вперед коммунистов, понадобилась эпоха большой встряски. Ее частью и был Джон Кеннеди, призванный во власть американской элитой, а никак не народом, олицетворять перемены и прекрасное будущее, ради которого американцам стоило затянуть пояса. Кеннеди убедил, в том числе и своей смертью, американское общество поступиться достатком, вернее, его ростом, и попытаться прорваться к мечте. Американское общество тоже получило в ходе Карибского кризиса свою долю неизъяснимого. Кеннеди и часть американского общества тогда с полной трагичностью поняли – ощущение морального превосходства имеет значение, и это моральное превосходство Советов не заглушить рассказами о демократии и бытовых удобствах. Тогда-то холодная война, если пользоваться терминологией Никсона, битва «капусты и мяса», стала реальным полем сражения за умы и сердца людей, за их уверенность в будущем. Скажем прямо, именно после Карибского кризиса в советской элите и произошел тот трагический надлом, перешедший на общество в целом. США блестяще воспользовались этим в 1980-е гг., когда уже советское общество оказалось неготовым жертвовать относительным достатком ради мечты, да и мечты уже никакой и не было.