Возникали и комедийные ситуации. Мы занимали твердую позицию и когда хотели выразить протест, то действовали так, как считали нужным, с тем чтобы это производило впечатление. Спокойно высказывали свою точку зрения, подчеркивали нашу политическую независимость в том смысле, что у нас нет никакого даже намека на преклонение или боязнь в отношении США. Они-то давили на малые страны, просто властвовали над ними, держа их за горло кредитами и вооруженным вмешательством в их дела. В перерыве в кулуарах зала ко мне подошел тот самый филиппинец, подал руку и сказал: «Вы меня не так поняли, я не хотел причинить какого-то ущерба Советскому Союзу». Ну и ладно! А при обсуждении тех или иных вопросов для выступающих действует особый порядок. Ораторы записываются, очередь может быть очень длинной, пока подойдет твой черед, страсти остынут. На реплики давали две-три минуты сейчас же: как только оратор заканчивал выступление, объявляли: «Слово имеет такой-то делегат в порядке реплики». Эту удобную форму мы и использовали, потому что сразу получали возможность остро реагировать на вопросы, которые ставили наши противники.

Обсуждался вопрос о колониях. Я взял слово для реплики и решил ее использовать как раз с тем, чтобы выполнить поручение товарища Ибаррури. Очень остро выступил против режима Франко[712], не называя его фамилии, но охарактеризовал этот режим реакционным и кровавым. Употребил и прочие выражения, которыми мы пользовались в печати и в своих выступлениях. Получилось очень резко. Сейчас же выступил с репликой представитель Испании, тот, который сидел у меня под носом. И после его выступления наша делегация и делегации других социалистических стран зашумели и застучали, хотя некоторые улыбались. Видимо, они не принимали всерьез такой непарламентский метод дискуссии. Вспомнив о заседаниях Государственной думы в России, я решил поддать жару, снял башмак и начал стучать по пюпитру, да так, чтобы погромче. Это вызвало бурную реакцию у журналистов и фотографов.

(Н.С. Хрущев немного перепутал: стуком башмака по пюпитру он реагировал на выступление представителя Филиппин, о котором он говорил выше. В случае же с испанцем он ограничился кулаками, которыми барабанил по пюпитру. Это эпизод, в отличие от «ботиночного», запечатлели кинокамеры. В памяти Н.С. Хрущева эти два эпизода слились в один.

«Разъяренный Хрущев, молотящий башмаком что есть силы по трибуне ООН и орущий: “Мы вас похороним!” – стал расхожим образом американской пропаганды, а ныне и российской. Ранее же этот досадный, но мелкий эпизод в нашей стране практически забыли. Потому и возникает путаница, реальные свидетели силятся вспомнить реальное происшествие, а память им услужливо подсовывает не виденное, а слышанное от других много позже. Не только отец, но и более молодые участники того заседания в ООН не столько вспоминают, сколько придумывают прошлое. Зять Хрущева Алексей Аджубей пишет, что сыр-бор разгорелся вокруг Венгрии и почему-то Алжира, в американской солидной, без кавычек, газете “Нью-Йорк таймс” утверждали, что Хрущев пришел на заседание с портфелем, полным ботинок, и вытаскивал их по мере надобности, а всех превзошел интернет со своим, не очень качественным, монтажом: Хрущев на трибуне с ботинком в поднятой руке. И никого не беспокоит предательски размытая полоска между рукой и ботинком, свидетельствующая, что исходно имелись: Хрущев отдельно и ботинок – отдельно и только какой-то манипулятор кустарно соединил их. В 2000-е годы американские тележурналисты, с моим участием, решили разобраться, где тут правда и где вымысел? Поисками свидетельств ставшего знаменитым инцидента с полуботинком занимались несколько крупных западных телекомпаний, в том числе: Эн-Би-Си и “Исторический канал”. Начинали с оптимизмом, всем казалось, что они “это” видели, а вот что получилось:

“На самом деле ботинка Хрущева, точнее летней сандалии (отец покидал октябрьскую Москву в осенней обуви, а попав в по-летнему жаркий Нью-Йорк, сменил черные теплые туфли на коричневые летние), удостоился не испанец, а делегат Филиппин. Так что и Долорес Ибаррури, Венгрия тут не очень при чем. Я не присутствовал на заседании Генеральной Ассамблеи ООН, оставался в Москве. Так что собирать информацию пришлось по крупицам и спустя много лет после происшествия. Большинство “свидетелей”, описывавших и описывающих этот эпизод, там тоже не присутствовали. Все произошло во время рутинного заседания; журналисты коротали время в баре, телевидение не снимало. Пока до прессы дошло, что в зале заседаний происходит что-то интересное, пока журналисты добежали туда, все закончилось, единственным материальным свидетельством происшедшего стала фотография агентства “Ассошиэйтед Пресс”. На ней запечатлен спокойно сидящий на своем месте отец; вот только на пюпитре, как раз перед табличкой “Советский Союз”, лежит наделавшая столько шума коричневая сандалия. Мне стоило больших трудов разыскать и приобрести эту уникальную фотографию. Другие появлявшиеся время от времени изображения отца с ботинком в руке оказывались фотомонтажами, обычно невысокого качества. Из многочисленных “свидетельств” нам удалось отобрать только два-три достоверных. Первое: рассказ генерала Николая Захарова, в то время начальника Девятого управления КГБ, обеспечивавшего охрану первых лиц государства. По долгу службы он находился при отце неотлучно, и память у него профессионально натренирована. Вот что он вспомнил: “12 октября состоялось самое бурное заседание Генеральной Ассамблеи ООН, когда обсуждался вопрос, внесенный советской делегацией, о ликвидации колониальной системы. Первым выступил Н.С. Хрущев. После его речи на трибуну поднялся филиппинец, который, помимо прочего, заявил, что советское государство представляет собой “концлагерь”. Слушая синхронный перевод, Хрущев взорвался. Мало того что это было оскорбительно – это было несправедливо! После смерти Сталина, расстрела Берии тысячи невинных были реабилитированы и выпущены из лагерей и тюрем. Заслуга Хрущева в этом была неоспорима.

Сидя сзади, я видел, как Хрущев, посоветовавшись с Громыко, решил просить у председательствующего, представителя Ирландии Болдуэна (его имя – Фредерик Генри Боланд, 1904–1985, ирландский дипломат, Председатель Генеральной Ассамблеи ООН в 1960–1963 годах) дать ему слово по порядку ведения, что было предусмотрено процедурой. Никита Сергеевич поднял руку, но Болдуэн то ли впрямь не видел, то ли сделал вид, что не видит поднятой руки. Хрущев встал и снова поднял руку. Не увидеть стоящего с поднятой рукой Никиту Сергеевича было просто нельзя. Но оратор выступал, а глава советской делегации продолжал стоять с поднятой рукой. Казалось, что председательствующий просто игнорирует его. Тогда Хрущев снял с ноги легкий полуботинок и начал размеренно, словно маятник метронома, стучать по столу. Только после этого Болдуэн предоставил слово советской делегации. Никита Сергеевич, подойдя к трибуне, перед носом филиппинца сделал взмах рукой – отойди.

Взбудораженный Хрущев начал свою речь неплохо. “Во-первых, – сказал он, – я протестую против поведения председателя сессии, против его неравноправного отношения к выступающим ораторам. Председатель сессии злоупотребляет своим правом, защищая интересы империалистов. Почему он не остановил филиппинца, когда этот империалистический холуй поносит Советский Союз и страны социалистического лагеря?”