– Я ей все это говорил, – виновато сказал мистер Брук. – То есть о бедности и об утрате общественного положения. Я сказал ей: «Милочка, ты не знаешь, что значит жить на семьсот фунтов в год, не иметь кареты и всего такого и вращаться среди людей, которые даже не представляют себе, кто ты». Да, я, право же, привел ей самые серьезные резоны. Но вы бы лучше побеседовали с ней самой. Ей, видите ли, в тягость наследство Кейсобона. Она сама вам все скажет, знаете ли.

– Нет уж, увольте, благодарю, – несколько поостыв, сказал сэр Джеймс. – Я не могу с ней видеться, мне тяжела эта встреча. Не так легко перенести известие о том, что такая женщина, как Доротея, поступила дурно.

– Будьте справедливы, Четтем, – вмешался благодушный добряк священник, недовольный излишней резкостью хозяина дома. – Миссис Кейсобон, возможно, поступает неблагоразумно: она отказывается от большого состояния ради своего избранника, а мы, мужчины, придерживаемся слишком низкого мнения друг о друге, чтобы счесть разумным поведение женщины, решившейся на такой поступок. И все же, я думаю, в строгом смысле слова вы не имеете права называть ее поступок дурным.

– Имею, – ответил сэр Джеймс. – Я считаю, что, выходя замуж за Ладислава, Доротея поступает дурно.

– Мой милый, мы все склонны считать дурными поступки, которые нам не по вкусу, – невозмутимо возразил священник. Как многие люди, отличающиеся покладистым и ровным характером, он умел порою резким словом успокоить тех, кто безудержно поддался гневу. Сэр Джеймс промолчал, покусывая уголок носового платка.

– Нет, Додо затеяла что-то ужасное, – сказала Селия, вступаясь за мужа. – Она ведь утверждала, что не выйдет больше замуж… никогда, ни за кого на свете.

– Я тоже слышала эти слова, – поддержала Селию леди Четтем с истинно королевским величием.

– Да ведь вдовы всегда утверждают, что не выйдут больше замуж, – сказала миссис Кэдуолледер, – а мысленно делают одну-единственную оговорку. Меня другое удивляет – отчего вы так изумлены? Вы ведь ничего не сделали, чтобы этому воспрепятствовать. Если бы вы пригласили лорда Тритона, то он, явившись перед ней во всем своем филантропическом блеске, быть может, давно бы уже ее отсюда увез. А вообще все складывалось так, чтобы подзадорить ее к такому шагу. И особенно тут постарался сам мистер Кейсобон. Он поступил гнусно… или господь его на это подвиг, так что ей волей-неволей захотелось поступить ему наперекор. А ведь так любая дрянь сойдет за драгоценность – стоит только навесить на нее ярлычок с высокой ценой.

– Я не знаю, что дурно в вашем представлении, Кэдуолледер, – сказал, поворачиваясь к священнику, сэр Джеймс, все еще чувствовавший себя несколько уязвленным. – Но мы не можем принять такого человека в свою семью. Во всяком случае, я говорю о себе, – продолжал он, старательно отводя взгляд от мистера Брука. – Возможно, остальным его общество представляется столь приятным, что их не волнуют вопросы благопристойности.

– Да, знаете ли, Четтем, – добродушно отозвался мистер Брук. – Я не могу отвернуться от Доротеи. В какой-то мере я обязан заменять ей отца. Я сказал ей: «Милочка, я не могу запретить тебе выйти замуж». Я не сразу дал согласие, сперва я привел очень серьезные резоны. Я ведь, знаете ли, могу добиться отмены майората. Это и дорого, и хлопотно, однако сделать это я, знаете ли, могу.

Мистер Брук кивнул сэру Джеймсу, убежденный, что своей речью он не только продемонстрировал собственную непреклонность, но и способствовал умиротворению разгневанного баронета. Сам того не ведая, он применил весьма искусный ход. Он коснулся соображений, которых сэр Джеймс стыдился. Дело в том, что его недовольство решением Доротеи частично коренилось в предубежденности, вполне извинительной, и в антипатии, пожалуй, оправданной, которую внушал ему жених, частично же в ревности, ибо он ревновал Доротею к Ладиславу не менее, чем прежде ревновал ее к Кейсобону. Он был убежден, что этот брак погубит Доротею. Но в сонме всех этих веских причин затесалась одна, в существовании которой он, будучи человеком добрым и честным, не пожелал бы признаться даже самому себе: не приходилось отрицать, что Типтон-Грейндж и Фрешит, два поместья, так удобно расположенные в пределах общей окружной межи, сулили заманчивые перспективы сыну и наследнику сэра Джеймса. И стоило мистеру Бруку косвенно упомянуть об этом соображении, как сэра Джеймса охватило замешательство; у него встал комок в горле; он даже покраснел. В первом приступе гнева он был находчивее, чем обычно, но миротворческое выступление мистера Брука не в пример колкому намеку мистера Кэдуолледера заставило его прикусить язык.

Селия воспользовалась паузой, наступившей сразу же вслед за упоминанием о предстоящей свадьбе, и не замедлила спросить, впрочем, так небрежно, словно речь шла всего лишь о званом обеде:

– Так вы думаете, дядюшка, Додо сразу выйдет замуж?

– Через три недели, знаешь ли, – жалобно отозвался мистер Брук. – Я ничего не мог поделать, Кэдуолледер, – добавил он, повернувшись в поисках поддержки к священнику, который сказал:

– Я не стал бы из-за этого так волноваться. Если ей хочется жить в бедности, ее дело. Ведь никто бы даже слова не возразил, если бы ей вздумалось выйти замуж за богатого молодого человека. Приходские священники в начале своего пути тоже редко бывают богаты. Да вот хоть Элинор, – лукаво обратился он к примеру собственной супруги. – Ее родня негодовала, когда она за меня вышла: у меня было менее тысячи фунтов годового дохода… неотесанный увалень в грубых башмаках, и достоинств за мной не числилось ни малейших. Все мужчины диву давались, каким образом я вообще мог кому-то понравиться. Право, я просто обязан взять сторону Ладислава, пока не узнаю о нем чего-нибудь действительно скверного.

– Гемфри, ты занимаешься софистикой и сам отлично понимаешь это, – возразила его жена. – Тебя послушать, так между людьми нет никакого различия. Да ведь ты Кэдуолледер! Возможно ли предположить, чтобы я стала женой такого изверга, если бы он носил другое имя?

– И притом вы священник, – добавила леди Четтем. – Об Элинор никто не скажет, что она совершила мезальянс. А что такое мистер Ладислав, едва ли хоть кому-нибудь известно. Верно, Джеймс?

Сэр Джеймс, обычно весьма почтительный со своей матушкой, на сей раз буркнул себе под нос нечто нечленораздельное. Селия глядела на него снизу вверх, как призадумавшийся котенок.

– Признаемся, какой только бурды не намешано в крови этого Ладислава, – сказала миссис Кэдуолледер. – И кейсобоновская рыбья кровь, и польский бунтовщик, то ли скрипач, то ли учитель танцев, так ведь? Затем старый жулик…

– Полно, Элинор, – произнес священник, вставая. – Нам пора идти.

– Впрочем, он красив, – сказала миссис Кэдуолледер, тоже поднимаясь и желая несколько смягчить свой выпад. – Словно сошел со старинного портрета.

– Я иду с вами, – торопливо вскакивая, сказал мистер Брук. – Вы все должны у меня, знаете ли, завтра отобедать. Как ты думаешь, Селия, милочка моя?

– Ты пойдешь, Джеймс… Да? – спросила Селия, взяв мужа за руку.