В момент, когда позвонила Раиса Максимовна, Горбачев попросил Теда Коппела и его продюсера Рика Каплана, которые брали у него интервью, выйти. Вернувшись, они спросили его, смог бы он остаться у власти, если бы пожелал. Лидер заверил их, что никогда не стремился во власть, но, если бы действительно захотел остаться в правительстве, это не составило бы большого труда. До 1991 года – наверняка, однако сейчас подобное заявление говорило скорее об уязвленной гордости, нежели об адекватной оценке реальности. Каплан позднее напишет, что Горбачев “старался сохранить ощущение контроля. Возможно, не над СССР или Россией, но по крайней мере над собой”[2160].

В 5 часов вечера, за два часа до выступления, Горбачев пообщался с Бушем – это был предпоследний его звонок в серии телефонных разговоров с западными лидерами. Этот шаг демонстрировал, что президент намерен уйти достойно, а также что у него сложились на удивление теплые отношения с другими первыми лицами. Миттеран позвонил ему 21 декабря, вскоре после встречи советских руководителей в Алма-Ате, на которой фактически был подписан приговор Горбачеву. При разговоре присутствовал Грачев, который затем напишет, что президенту был необходим “такой понимающий и участливый собеседник”. Миттеран был “непривычно взволнован”, и Горбачев попытался его ободрить: “Я спокоен, действую так, чтобы происходящее было как можно менее болезненным”.

Канцлер Германии Гельмут Коль связался с Москвой за день до этого. В беседе поднимался вопрос об СНГ. “Не верю в успех, но хочу, чтобы у них получилось”, – заявил Горбачев. Коль напомнил о бесконечной благодарности немецкого народа Горбачеву и предложил ему переехать в Германию; советский лидер поблагодарил друга, но ответил, что останется в России.

23 декабря в разгар долгой беседы с Ельциным Горбачеву позвонил британский премьер-министр Джон Мейджор. Президент заверил его, что намерен помогать Ельцину и даже защищать его от нападок критиков. Мейджор признался, что им с женой Нормой очень нравятся Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна. Горбачев ответил взаимностью, заверив премьера, что они с женой горячо любят его и Норму, и добавил, что подобные признания не характерны для него, но именно сейчас ему трудно сдержаться.

Премьер-министр Канады Брайан Малруни связался с Горбачевым 24 декабря и отметил его “уникальный и героический вклад в историю”. На католическое Рождество президент СССР переговорил с министром иностранных дел ФРГ Геншером, который заявил, что немецкий народ не просто благодарен Горбачеву – президент “навсегда в сердцах людей”.

Звонок главы СССР застал Буша в резиденции Кэмп-Дэвид, где он праздновал Рождество с семьей. Горбачев поприветствовал своего “друга Джорджа”, сказал, что рад слышать его, сообщил о скорой отставке и добавил, что намерен не “прятаться в тайге”, а активно участвовать в политической и общественной жизни России. Буш также произнес теплые слова, повторил, как высоко они с женой Барбарой ценят отношения с четой Горбачевых, и выразил надежду, что Михаил Сергеевич не оставит его в будущем без совета и посетит Кэмп-Дэвид, где до сих пор стоит тот самый колышек, на который в один из приездов Горбачев так ловко набросил подкову. По словам Буша, это был самый душевный его разговор с советским лидером – даже после августовского путча они общались более сдержанно. “Его переполняли эмоции. Я тоже был растроган. Я чувствовал, что с политической арены уходит мой хороший друг”, – признался американский президент. Однако Буш удивился, узнав, что Тед Коппел и его команда из АВС находятся в Кремле и снимают этот разговор на видео. Он не одобрял того, что его московский коллега продолжал красоваться перед международной аудиторией[2161].

Горбачев зачитал свое прощальное заявление в так называемой “четвертой комнате” Кремля[2162], а не своем кабинете, чтобы у журналистов с российских телеканалов и CNN было два часа на подготовку. Однако искусственные декорации практически не отличались от настоящего кабинета: зеленый ковер, большой стол, кресло с высокой спинкой, четыре телефона (все неработающие), советский флаг на 3-метровом флагштоке, картина с изображением Кремля и внушительная люстра под потолком. Горбачева загримировали, в том числе немного замаскировав его знаменитое родимое пятно, и он вошел в комнату, держа в руке кожаную папку с текстом речи и указом о сложении функций верховного главнокомандующего. Не зная, подписывать указ до или после выступления, он размашисто вывел свою подпись и отложил документ в сторону. Поскольку телекамеры в тот момент еще не работали, мир не увидел, как состоялось “ядерное отречение” первого и последнего президента СССР.

За минуту до 19 часов Горбачев снял очки, протер их, надел обратно и начал читать напечатанный на бумаге текст: “Дорогие соотечественники! Сограждане! В силу сложившейся ситуации с образованием Содружества Независимых Государств я прекращаю свою деятельность на посту президента СССР”. “Его голос поначалу звучал глухо и неестественно, – вспоминает Грачев. – Было ощущение, что он вот-вот может дрогнуть, как и его подбородок”. Однако по мере чтения он успокаивался, произносимые им слова звучали “убедительно и достойно”[2163].

Горбачев начал с сожалений о распаде Советского Союза и пообещал сделать все возможное для вывода республик из кризиса и установления согласия в обществе. Он объяснил, что пытался преобразовать общество, потому что оно не могло продолжать жить, как жило прежде, и что частичные реформы терпели неудачу. Он обозначил свои достижения: советский народ получил политическую и духовную свободу, ликвидирована тоталитарная система, совершен прорыв в сторону демократии, началось движение к рыночной экономике, закончена холодная война, остановлена гонка вооружений и “безумная милитаризация страны”. Затем он объяснил причины своей неудачи: сопротивление закостенелых партийно-государственных структур, старые привычки и идеологические предрассудки, народная “нетерпимость, низкий уровень политической культуры, боязнь перемен”, наконец, августовский путч, который “довел общий кризис до предельной черты”. Горбачев отметил, что знает о сильном недовольстве своей деятельностью, и напомнил, что кардинальные перемены в стране “не могут пройти безболезненно, без трудностей и потрясений”. В конце он признался: “Наверняка каких-то ошибок можно было бы избежать, многое сделать лучше. Но я уверен, что раньше или позже наши общие усилия дадут плоды, наши народы будут жить в процветающем и демократическом обществе”[2164].