угодно, но только чтобы не впрямую. Уж этот-то покажет ему, где раки зимуют.

Жокей в жесткой манере проехался перед трибунами вперед и назад, резко осаживая коня и заворачивая ему голову назад.

— Пять, пять, пять, — взывал аукционист. — Это хороший конь, ребятки. Здоровый гарантированно. Работает четко. Бегает прямо, как кот по дымоходу. Ага, вот уже пять с половиной, с половиной, с половиной!

Мэк потянул себя за мочку уха.

— …пять с половиной, ага, уже шесть, уже шесть, — заметил его движение аукционист.

С лица Орена не сходила гримаса отвращения.

— Да ладно! — сказал Мэк. — Нельзя уж мне немного постебаться над придурком!

Тем временем конь вырос в цене до семи сотен. Его владелец на трибуне встал.

— Я чего хотел сказать-то, — начал он. — Если кто сможет заставить его выплюнуть удила, я его тому даром отдам.

Конь вырос до семи сотен, потом до семи с половиной и до восьми.

— Джон-Грейди, а ты слыхал про пастора — как он одному придурку слепую лошадь продал?

— Нет, сэр.

— Все свои действия он всегда оправдывал Писанием. Ну, к нему подступили, все хотят знать, почему он с парнем так поступил, а он им: «Парень-то не местный. А в Писании сказано: „Пришлец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец“{29}. Я что, с туземцем чикаться буду?»

— По-моему, вы мне это уже рассказывали.

Мэк кивнул. Порылся в своих записях:

— Он явно не знал, как быть с этим табунком. Невооруженным глазом видно было, как он ломает голову.

— Да, сэр.

— Но уж сейчас-то он созрел купить какую-нибудь лошадь.

— Возможно.

— Слушай, сынок, ты в покер играешь?

— Ну, разок-другой бывало… Да, сэр.

— Как думаешь, эта лошадь может уйти меньше чем за тысячу?

— Нет, сэр. Позвольте в этом усомниться.

— А если через тысячу перескочит, то намного ли?

— Не знаю.

— Вот и я тоже не знаю.

Мэк дважды поднял цену лошади — с восьми сотен до восьми с половиной и с девяти до девяти с половиной. Потом все заглохло. Орен вытянул шею и сплюнул.

— Орен просто не понимает, что чем больше денег в кармане у этого болвана, тем дороже эта уэлбернская лошадь обойдется мне.

— Орен это понимает, — сказал Орен. — Только он понимает так, что вам следовало ковать железо, пока горячо, и постараться купить ее сразу, не дожидаясь, когда цена вырастет так, что всех ваших денег не хватит. У остолопа-то у этого их, видно, больше, чем у датского короля капель от кашля.

Помощник аукциониста поднял руку.

— Пока у нас десять, десять, десять, — возгласил аукционист. — А теперь одиннадцать. Одиннадцать.

Лошадь подержалась на одиннадцати, Вольфенбаргер поднял цену до двенадцати, Мэк до тринадцати.

— Я умываю руки, — сказал Орен.

— Ну, он же явно хочет купить.

— А ты помнишь, какая была заявлена стартовая цена этой лошади?

— Ну, я-то помню.

— Тогда давай, вперед.

— Ах, старина Орен! — усмехнулся Мэк.

В итоге Вольфенбаргер эту лошадь купил за тысячу семьсот долларов.

— Конины накупил — прям завались! — усмехнулся Мэк. — Вот пусть в этом качестве она ему и послужит.

Полез в карман, вынул доллар:

— Слушай, Джон-Грейди, ты бы сбегал принес нам кока-колы.

— Есть, сэр. — И он пошел пробираться между рядами, провожаемый взглядом Орена.

— Думаешь, он точно так же может навести на хорошую лошадь, как и предостеречь от плохой?

— Думаю, да.

— Я тоже так думаю. Этот — может.

— Были бы у меня еще хотя бы шестеро таких работников…

— А ты в курсе, что о лошадях он знает такое, что и сказать-то может только по-испански!

— Да по мне, хоть по-гречески, лишь бы знал. Не так, что ли?

— Просто вот — пришло в голову. Забавно. Думаешь, он правда из Сан-Анджело{30}?

— Думаю, что как он скажет, пусть так и будет.

— А что, может, и впрямь.

— У него все из книг.

— Каких таких книг?

— Хоакин говорит, будто про лошадь он знает все вплоть до названия каждой косточки.

Орен кивнул.

— Что ж, — сказал он. — И это может быть. Но я-то вижу, что некоторые вещи он явно выучил не по книгам.

— Я это тоже вижу, — согласился Мэк.

На торговую площадку вывели следующего коня, и его родословную аукционист читал довольно долго.

— Ты смотри! Не конь, а библейский патриарх, — ухмыльнулся Мэк.

— Это ты хорошо сказал.

Начальной его ценой назначили тысячу долларов, она быстро поднялась до восемнадцати с половиной сотен, и все заглохло. Коня сняли с торгов. Орен вытянул шею, сплюнул.

— Парень что-то больно уж высокого мнения об этом своем коне, — сказал он.

— Эт-точно, — согласился Мэк.

На рысях ввели коня уэлбернской породы, и Мэк купил его за тысячу четыреста долларов.

— Все, парни, — сказал он. — Пошли-ка домой.

— А не хочешь немного тут поваландаться, — может, заставим Вольфенбаргера еще раскошелиться?

— Это какого такого Вольфенбаргера?

Сокорро сложила и повесила полотенце, развязала завязки и сняла фартук. Обернулась к двери.

— Buenas noches, — сказала она.

— Buenas noches, — отозвался Мэк.

Она вышла и закрыла за собою дверь. Слышно было, как она заводит старые ходики. Чуть погодя донеслось тихое потрескивание — понятно, это тесть в коридоре заводит высокие напольные часы с боем. Почти неслышно закрылась их стеклянная дверца. И тишина. И в доме тишина, и во всей окрестности. Мэк сел и закурил. В остывающей кухонной плите что-то щелкнуло. Далеко за домом в горах взвыл койот. Раньше, когда зимы они проводили в старой усадьбе, расположенной на самом юго-востоке их владений, последним, что он слышал перед тем, как уснуть, обычно бывал гудок поезда, идущего на восток из Эль-Пасо. Сьерра-Бланка, Ван-Хорн, Марфа, Элпайн, Марафон. Поезд катит и катит по голубой прерии сквозь ночь, дальше и дальше, в сторону Лэнгтри и Дель-Рио{31}. Белый луч прожектора то освещает чахлые кусты, то выхватывает из тьмы глаза коров, пасущихся у дороги, эти глаза плывут во тьме, как искры из паровозной топки. На ближнем склоне пастухи встают в своих накинутых на плечи одеялах-серапе, смотрят, как внизу проносится поезд, а потом на потемневшее дорожное полотно выходят мелкие пустынные лисы, нюхают еще теплые рельсы, которые гудят и поют в ночи.

Той части ранчо давно нет вовсе, да и остальные скоро за ней последуют. Он допил из чашки холодные остатки кофе, прикурил на сон грядущий последнюю сигарету, потом встал, выключил свет и, вернувшись в кресло, сел докуривать в темноте. Еще под вечер с севера надвинулась гряда грозовых туч, похолодало. Но дождя нет как нет. Видать, прошел где-то восточнее. Где-нибудь в горах Сакраменто. Часто думают, что, если уж ты засуху пережил, впереди у тебя несколько тучных лет на то, чтобы попытаться наверстать, но это то же, что при игре в кости ожидать семерки. Засуха понятия не имеет, когда