30 августа полковник Верховский направил Каледину телеграмму: «С фронта идут через округ в область Войска Донского эшелоны казачьих частей в ту минуту, когда враг прорывает фронт и идет в Петроград… Появление в пределах Московского округа казачьих войск без моего разрешения я буду рассматривать как восстание против Временного правительства и немедленно отдам приказ о полном уничтожении всех идущих на вооруженное восстание»[2191]. Керенский это оценил: Верховский в тот же день был назначен управляющим военным министерством — на место Савинкова — с производством в генерал-майоры.

На следующий день Керенский разослал телеграмму, в которой объявил Каледина мятежником. Он отрешался от должности Атамана и вызывался в Могилев для дачи показаний Следственной комиссии, расследующей дело Корнилова. Одновременно Верховский призывал арестовать Каледина[2192]. Нет сомнений, что Керенский решил воспользоваться поводом, чтобы избавиться и от еще одной сильной фигуры на политической арене. Но взамен получил конфликт — уже необратимый — с казачеством.

Корнилов провалил операцию, которая была из рук вон плохо подготовлена и проведена. «Он был героем-солдатом, Верховный же главнокомандующий в условиях современной войны, когда борются между собой не армии, а сами народы, должен быть, прежде всего, Государственным человеком»[2193], — констатировал даже такой поклонник Корнилова, как генерал Головин. Краснов справедливо говорил в Ставке: «Замышляется очень деликатная и сильная операция, требующая вдохновения и порыва. Coup d’etat, для которого неизбежно нужна некоторая театральность обстановки. Собирали III корпус под Могилевом? Выстраивали его в конном строю перед Корниловым? Приезжал Корнилов к нему? Звучали победные марши над полем, было сказано какое-либо сильное увлекающее слово, — Боже сохрани — не речь, а, именно, слово; была обещана награда? Нет, нет и нет. Ничего этого не было… Все начальство осталось позади. Корнилов задумал такое великое дело, а сам остался в Могилеве, во дворце, окруженный туркменами и ударниками, как будто и сам не верящий в успех. Крымов — неизвестно где, части не в руках у своих начальников»[2194].

Трудно не согласиться и с будущим Главкомом Красной Армии Троцким, который замечал: «Чисто военная подготовка восстания была произведена неумело, неряшливо, легкомысленно»[2195]. Краснов удивлялся: «30 августа части армии Крымова, конной армии, мирно сидели в вагонах с расседланными лошадьми при полной невозможности местами вывести этих лошадей из вагонов за отсутствием приспособлений по станциям и разъездам восьми железных дорог… Они были в Новгороде, Чудове, на ст. Дно, в Пскове, Луге, Гатчине, Гдове, Ямбурге, Нарве, Везенберге и на промежуточных станциях и разъездах. Не только начальники дивизий, но даже командиры полков не знали точно, где находятся их эскадроны и сотни… Отсутствие пищи и фуража, естественно, озлобляло людей еще больше. Люди отлично понимали отсутствие управления и видели всю бестолковщину, которая творилась кругом, и начали арестовывать офицеров и начальников».

Военная машина Корнилова встала. Корнилов рассчитывал на полное сочувствие своему плану всего генералитета. Но он ошибся. «Он был моложе многих. Были другие, которым тоже хотелось играть роль…»[2196] Главнокомандующие Северным, Западным и Румынским фронтами, в отличие от Деникина, не выступили против Временного правительства, а только направили телеграммы, указывавшие «на гибельность для армии смещения генерала Корнилова»[2197]. Да и много ли они могли сделать? «По существу Главнокомандующие и командующие не располагали ведь ни реальными силами, ни реальной властью, — замечал Деникин, — находясь в почетном, иногда и не в почетном, плену у революционных организаций».

В самой столице заговорщики вообще никак себя не успели проявить. «В половине августа, при посредстве членов офицерского союза, началась тайная переброска офицеров из армии в Петроград; одни направлялись туда непосредственно — по двум конспиративным адресам, другие — через Ставку, имея официальным назначением обучение бомбометанию… Впоследствии оказалось, что для приезжих не было ни указаний, ни квартир, ни достаточных средств, и вся организация понемногу распылялась и расстраивалась…»[2198], — рассказывал Деникин. Лидером столичных заговорщиков выступал, судя по всему, полковник Сидорин, человек, склонный к преувеличению своих талантов и организационных способностей и не чуждый высокой ресторанной культуры.

Как мы помним, Путилов обещал Корнилову выделить средства на действие его сторонников в Петрограде. «Таковые явились к Путилову 26 августа и попросили два миллиона рублей, хотя в письме Корнилова, которое они предъявили, речь шла о 800 тысячах. Это смутило Путилова, но деньги он обещал все-таки выдать. Договорились встретиться 27 августа, но в этот день никто к Путилову так и не пришел. Банкир сам начал разыскивать подпольщиков и нашел их… в ресторане: «За столом сидят человек сорок офицеров и пируют. Несметное множество бутылок… Председательствует полковник Сидорин…» Когда офицерам сообщили, что Корнилов объявлен изменником, они растерялись, но скоро преспокойно вернулись к шампанскому. Посмотрев на эту картину, Путилов передумал давать заговорщикам деньги»[2199]. Офицеры, которых Ставка намеревалась командировать для руководства и координации своих военных усилий в Петрограде, по большей части до него не добрались: их отправкой занялись в последнюю минуту, а вскоре железнодорожное сообщение между Ставкой и столицей было прервано…

Новым Верховным главнокомандующим становился сам Керенский. В его собственной версии на этом настоял генерал Алексеев: «Утром 30 августа мы вместе с Вырубовым посетили генерала Алексеева на его квартире. Мы были намерены убедить его выполнить свой долг и арестовать генерала Корнилова и его сообщников, а также принять на себя Верховное командование. Наш приход вызвал у генерала бурную вспышку эмоций… Выждав самую малость, я ровным голосом произнес:

— А как быть с Россией? Мы должны спасти страну.

Поколебавшись, он едва слышно сказал:

— Я в Вашем распоряжении. Я принимаю должность начальника штаба под Вашим командованием.