пускать.

1928

Праздник

Оля услышала шаги матери в коридоре и подбежала к двери:

— Мамочка!

Анна Николаевна вошла усталая и бледная. Потертая шубка из поддельного котика упала на пол, шляпа полетела на кровать.

— Мамочка!

Анна Николаевна нагнулась, взяла дочь на руки, прижала ее к груди и стала жадно и страстно целовать ее:

— Олечка, радость моя.

Оля обхватила материнскую шею руками и тихо жмурилась под поцелуями. Что-то холодное, мокрое, как капля дождя, вдруг упало на ее теплую щеку. Оля открыла удивленно глаза:

— Мамочка, ты плачешь? Отчего?

Анна Николаевна быстро вытерла ресницы и виновато улыбнулась:

— Я не плачу, Олечка. Тебе показалось.

Она прижала палец к губам:

— Не говори папе, — и опустила Олю на пол.

Дверь снова отворилась. Вошел Олин отец. Он положил на стол длинный хлеб и стал вынимать из карманов пальто покупки.

— Что ты так поздно? Где ты пропадаешь? Уже половина девятого.

Анна Николаевна пожала плечами:

— Вечно допросы. Надоело.

— Надоело? Скучно?

Анна Николаевна покачала головой:

— Я не жалуюсь. Не приставай только.

Он снял фуражку и пальто, сел к столу и сердито закурил. Она зажгла спиртовку и принялась жарить бифштексы. Оля испуганно смотрела на них. Отчего они сердятся?

Чад пригоревшего масла наполнил комнату. Мясо шипело и подпрыгивало на сковороде.

Анна Николаевна накрыла на стол.

— Мои ноги, мои бедные ноги, — вдруг вздохнула она. — Целый день стоять. Ах, как я устала!

Она закрыла глаза и прислонилась к стене.

— Я больше не могу так жить.

Оля села на корточки рядом с ней и погладила ее ноги. Такие красивые ножки в таких красивых туфельках на каблучках. Разве они могут болеть?

— Я больше не могу так, — повторила Анна Николаевна.

Отец бросил папиросу на пол.

— Ведь ты только что говорила, что не жалуешься?

Она поставила блюдо с бифштексами на стол:

— Давай обедать.

Оля взобралась на высокий стул. Анна Николаевна старательно резала для нее мясо маленькими кусочками.

— Жуй хорошенько, деточка.

Отец отодвинул тарелку:

— Опять пережарила. Ничего не умеешь. Есть нельзя.

Она ничего не ответила, она внимательно следила за дочерью.

— Не держи вилку в кулачке, Олечка.

— Скажешь ли ты мне наконец, где пропадала? — вдруг почти крикнул он и толкнул стол.

Тарелки и стаканы жалобно задребезжали. Оля уронила вилку.

Анна Николаевна обняла дочь:

— Не пугайся, папа шутит. Вот он нам сейчас козу сделает. Ну?

И отец сейчас же протянул к Оле руку.

— Идет коза рогатая. У-у-у, забодает, — сказал он еще срывающимся от волнения голосом.

Оля не смеялась, она недоверчиво смотрела на него. Анна Николаевна взяла ее к себе на колени.

— Как не стыдно пугать ребенка. Разве нельзя после?

Он встал, шумно отодвинул стул.

— Уложи ее спать. Нам надо объясниться.

Анна Николаевна раздела и вымыла Олю. Обыкновенно Оля капризничала, просила еще дать ей поиграть, но сегодня она только молча и испуганно прижималась к матери.

Уже лежа в своей маленькой кроватке, она не выпускала ее руки:

— Мамочка, не уходи. Расскажи мне сказку.

Анна Николаевна нагнулась, перекрестила и поцеловала дочь. Потом взбила подушку, поправила одеяло.

— Спи, деточка. Я спою тебе песенку.

Она села на стул рядом и, улыбаясь, тихо запела:

Ангел с неба прилетит,

Ангел нежно усыпит,

Будешь спать ты сладким сном

Под сияющим крылом.

Ее легкий, трогательный голос поднимался под самый потолок. И потолок вдруг раздвинулся. Оля увидела кусок ночного звездного неба и облако, плывущее по небу. Нет, это не облако, это ангел. Он, как птица, влетел в комнату через дырку потолка. Он розовый, сияющий. Вот он спустился на пол и босыми розовыми ногами тихо подходит к кровати. И вот уже не мама сидит на стуле, а розовый ангел. И не мамины руки поправляют подушку, а розовые сияющие крылья широко простираются над головой. И сразу становится совсем тихо, и веки тяжело закрываются. И только откуда-то далеко, снизу, с улицы, доносится голос отца:

— Долго ли ты будешь там сидеть? Ведь она уже спит.

И снова тихо и сияющие ангельские крылья над головой…

Оля открывает глаза. Отец стоит посреди комнаты без пиджака и размахивает руками.

Мама сидит на постели в одной рубашке, свесив голые ноги на пол. Растрепанные волосы падают ей на лоб, по щекам текут слезы. Она протягивает руки к отцу.

— Отдай мне ее, — просит она.

Отец топает ногой:

— Можешь убираться ко всем чертям! Но если Олю возьмешь, убью как собаку.

О чем они? Оля хочет спросить, позвать маму, но веки уже снова закрываются, и она засыпает.

Оля проснулась рано утром, вспомнила слова, слышанные во сне, — «убью как собаку». На рассвете ангел улетает, унося с собой ночные сны. Должно быть, он нечаянно обронил один кусочек сна, оттого Оля и помнит — «убью как собаку».

Утро было такое же, как всегда. Отец ушел на завод. Анна Николаевна одела Олю, расчесала ее мягкие, светлые волосы, долго целовала ее.

— Птенчик мой маленький, любишь ли ты меня?

Оля обняла ее за шею, сжала изо всех сил:

— Мамочка, вот как люблю.

Анна Николаевна напоила ее молоком, потом стала играть с ней в куклы.

— Мамочка, разве сегодня праздник?

Анна Николаевна грустно покачала головой:

— Ах нет, деточка. Сегодня совсем не праздник. Сегодня самый страшный день нашей жизни.

Оля не поняла.

— Отчего? Отчего, мама?

Но мама не ответила. Она взяла Олю на руки и быстро закружилась с ней по комнате:

— Хорошо так?

Оля забила в ладоши:

— Еще, еще потанцуем, пожалуйста. Как весело!

— Нельзя, деточка. Мне пора идти.

— В магазин?

— Нет. — Анна Николаевна прижала дочь к груди. — Нет, не в магазин.

— Возьми меня с собой, мамочка.

— Я не могу, — сказала мама тихо и заплакала.

Потом торопливо, не глядя в зеркало, надела шляпу и потертую шубку.

— До свиданья, Олечка.

И дверь закрылась за ней.

Оля осталась одна. В этом еще не было ничего необычайного. Мама каждое утро уходила на работу. Она вернется к завтраку. Оля села на коврик перед кроватью и занялась куклами.

Но к завтраку мама не пришла. И вечером тоже не пришла. Отец ходил по комнате от стола до шкафа, бледный и злой. Оля стояла на стуле у окна и, прижавшись лицом к стеклу, смотрела на улицу — не идет ли мама. Но мамы нигде не было видно.

В этот вечер не обедали. Когда часы пробили одиннадцать, отец вспомнил об Оле. Она все еще стояла у окна, сплюснув нос