Слушай песенку мою.

Баю-баюшки-баю.

Спи сыночек мой, не плачь

Ходит по двору палач.

На дворе бурьян растёт

А палач верёвку вьёт.

Пьян от солнышка бурьян,

А палач от крови пьян.

На рубашке ал кумач —

Кумача алей палач.

Птичка песенку поёт

А палач веревку вьёт.

В чистом небе синева

А петля как смерть мертва.

Скоро солнышко взойдёт —

Отдыхать палач пойдёт.

Рано утром крикнет грач —

Встанет до свету палач.

Он с петлёй пойдёт в тюрьму —

Денег там дадут ему…

Не вернётся твой отец.

Вот и песенке конец.

Чтобы два раза не вставать, это кажется, около 1900 года и к тому же любимая песня Дзержинского.

Извините, если кого обидел.

20 сентября 2012

История про то, что два раза не вставать (2012-09-20)

Пришёл Синдерюшкин — и с некоторым ужасом слушал историю про то, как я хочу отреставрировать стол, и что мне для этого нужна плита ДСП (довольно большая, и непонятно, где её взять и как доставить).

Слово за слово, разговор зашёл разговор о реставрации.

Тут дело вот в чём: честный обыватель знает только, что реставрация — это хорошо. А более ничего понимать не хочет, потому что ему бабушка рассказывала, что было когда «до основанья, а затем».

Меж тем, совершенно непонятна сама идея реставрации — и это очень интересно.

То есть, у нас ещё осталась хорошая реставраторская школа — как и мелких предметов, так и зданий (со зданиями дело обстоит хуже, но специалисты ещё есть). Когда доводы этих специалистов бьются большими деньгами заказчика как козырными тузами, о школе особо не поболтаешь, но это другая тема.

Интересно другое — непонятны не оперативно-тактические, так сказать, приёмы, а стратегические ожидания. Например, некоторые здания перестраивались несколько раз. Ну как кто решит восстановить церковь Покрова на Нерли до прошлого состояния — окружив её галереями и пристройками. Тут же честный обыватель завопит о гибели Русской Свечи и Белой Лебеди Владимирской Земли.

И это очень хорошо, что готовых решений нет, и быть не может.

Беда тут в другом — перед глазами тонкая система сдержек и противовесов. С одной стороны, честные обыватели, что хотят, чтобы всё было по-старому, и, чем старее, тем лучше, а с другой стороны — разное начальство, что норовит всё убыстрить и сделать по-новому. Совсем страшно, если они сговорятся.

У начальства свои корыстные мотивы. Дело это прибыльное, аналогия такая — вот была у честного обывателя квартира, убитая в ноль предыдущими жильцами. Условно говоря, её можно было по уму отремонтировать за 500.000 рублей. Тут приходит бригадир Л-ов и ремонтирует её за 3.000.000 и при этом обкладывает туалет плиткой, расписанной турецкими красавицами в гаремном стиле, а в спальне делает зеркальный потолок и сердечки по стенам как в гостиничном номере для новобрачных. Мало того что тут распил (я не Салтыков-Щедрин, что там), худо то, что мы имеем пластиковую пошлость.

Я такое видел в Царицыно, которое теперь нужно сохранить на века как памятник казённой реставрации.

При этом нелюбовь к л-ской реставрации может вполне сочетаться с любовью к царицынским прудам, сосне, к которой я хожу первого июня, белкам и прочим холмам. Дорожки в парке хорошие, и водосток сделан качественно (вообще, всё, что там связано с водой, делали какие-то правильные инженерные люди).

Я много что знаю про сам дворец, и отреставрирован он варварски. Про это много писал Ревзин — человек хороший, умный, но иногда ведомый чрезмерно оторванными от жизни желаниями или и вовсе эстетическими и политическими фантазиями.

Иначе говоря, Л-ов (это имя обобщённое) как раз и занимался на примере Царицыно сверхбережным отношением к архитектуре, только в его написании оно превращается в «сверхдорогое». Насельники Царицынских холмов могут справедливо радоваться дорожкам (и я радуюсь), но распространяя любовь на сам пластиковый дворец, исполнителей и вдохновителей проекта, они должны понимать, что в это безумие вложены наши общие деньги, на которые можно было лишить грязи весь прилегающий район, усладить взор сотням тысяч жителей и проч., и проч.

Природа, к счастью, нас выручает, нас всегда выручает то, что растёт Господней волей при помощи фотосинтеза, а не наших рук. Но любители прогулок удовлетворены тем, что ремонт хоть как-нибудь сделали, да и Бог с ней, с ценой… А цена велика — дворец изгажен безвозвратно, перестроить его будет некому, не на что, да и там через фундамент прорыт ход, и вообще устроены любимые дедушкой подземные сооружения.

То есть, квартира отремонтирована, но ценой полудюжины других, которые разрушатся.

Но среди кажущейся разрухи у людей появляется интонация — "Мы много страдали, дайте вздохнуть сейчас, а потом сделаем по-нормальному". Но вся, вся история нашего несчастного отечества говорит нам, что ничего не перестроят, ничего не вернут, и с этим пластиком — мы навсегда. И дети наши и внуки будут смотреть на этот молдавский кафель и этой культурой питаться.

Чтобы два раза не вставать, замечу, что я не люблю режиссёра Тарковского, но у него есть хороший пример. Там герой рассказывает, как, когда умирала его мать, он решил облагородить их заросший садик и кинулся его подрезать и подстригать. А потом оглянулся, и увидел, что из лучших соображений его обезобразил. Ну, старушка кони-то двинула, но по фильму непонятно, успела ли насладиться зрелищем.

Но, вернувшись к честному обывателю, я видел ещё более удивительную картину: обжёгшись несколько раз, обыватель выходит к какому-нибудь памятнику с плакатами, бьёт в бубен.

Ну, и отстаивает право какого-то исторического дома превратиться в труху. Инвестор, обвешанный правилами, отступается — я не про того, конечно, инвестора, что занёс всё что надо и куда надо и которому никакие обыватели с плакатами ему ни по чём.

Вот хочет чувак прикупить развалины усадьбы, чтобы там веселиться с пригожими девками. Ему при этом объясняют, что ничего он там делать не может, канализацию хрен сделаешь, дорогу сам построишь, ну и контролёров поить раз неделю. Ну и этот человек ставит себе бетонный куб в дальнем Подмосковье, хрен с ней с усадьбой.

Честный обыватель, приехав на пикник, с ужасом видит засранные развалины и думает, что в следующий раз нужно реставрировать, обязательно реставрировать. И тут ему рассказывают