Очнувшись теперь, он сел, взял из рук Сабура шлем с остатками воды и жадно их выпил до капли. Затем поднялся на ноги и, чувствуя, что хмелеет от бьющей из сердца радости, обнял Серпуховского князя, а за ним и других стоявших вокруг людей.

— Ну, родные, спаси вас Христос, — говорил он. — С великою вас победою! Славно вы бились все, воистину не оскудела богатырями Святая Русь! День нынешний и безмерная доблесть ваша живы будут в потомках, доколе стоит Русская земля. А с таким народом как не стоять ей вовеки!

— Слава тебе, великий государь! Слава тебе, отец наш! Да живет и крепнет Святая Русь! — кричали вокруг.

— А за татарами пошла ли погоня? — возвращаясь к делам, спросил Дмитрий, едва улеглась немного эта волна восторга.

— Погнался за ними Волынский князь и с ним, почитай, тысяч сорок воев, — ответил Владимир Андреевич.

— То добро. Надобно их так проводить, чтобы на Русь и дорогу забыли. А теперь хочу павших почтить и, покуда еще не смерклось, объехать поле. Коня мне дайте!

— Возьми моего, государь, а я себе другого сыщу, — сказал князь Федор Елецкий, передавая Дмитрию повод своего белого жеребца.

— Ты бы сперва рану свою обмыл, Дмитрей Иванович, а то долго ли до греха? — промолвил Владимир Андреевич, помогая великому князю сесть в седло.

— Это можно, — согласился Дмитрий. — Заедем по пути в мой шатер, заодно и переоблакусь.

* * *

День, зачатый в крови, клонился к вечеру; чернея, длинились тени, заходящее солнце озаряло красноватым светом Куликово поле, усеянное телами павших. Дмитрий и прежде знал, что войско его понесло громадные потери, но только сейчас, объезжая с уцелевшими воеводами поле битвы, постиг он, какою ценой заплатила Русь за победу.

Два часа уже едут они по скошенной Смертью ниве, и всюду, доколе глаз достает, лежат сраженные витязи. Тесно сомкнула ряды свои мертвая рать, — конь едва находит, куда ступить, а местами тела громоздятся высокими грудами; стелются низом тяжкие стоны тех, в ком еще не угасла жизнь, — от них холодеет сердце, и кажется, будто это плачет земля; вьются над трупами стаи крикливого воронья, летают с места на место, вспуганные воинами, выносящими с поля раненых. Напилась земля кровью, как весенним дождем, и долго еще будет роситься скорбящая Русь слезами…

У бугра, где зыбился на ветру привязанный к копью черный стяг, весь иссеченный вражьими саблями, но до конца выстоявший тут под страшным натиском орды, великий князь остановился. Убитых в этом месте воевод уже успели извлечь из сонмища мертвых тел и положить в ряд под знаменем.

Медленно сняв с головы шлем, Дмитрий перекрестился отяжелевшей от внезапной слабости рукой и повел глазами по безжизненным, ранами освященным лицам. Вот перед ним на последнем смотру вытянулись товарищи по многим славным походам, лучшие друзья и верные слуги: Миша Бренко, коего с детства любил как брата, свояк Микула и дядя его Тимофей Вельяминов, старый окольничий Иван Кутузов, оба Валуевича, бесстрашный Андрей Шуба и гордость русского войска — богатырь Григорий Капустин. Тут и славный воевода Семен Мелик, — давно уже ставший почитать за обиду всякое напоминание о том, что был он когда-то рыцарь фон Мельк, — и другой пришлец из чужой земли, Иван Драница, жизнь положивший за приемную мать свою, за святую и ласковую Русь; юные совсем Родион Ржевский и Брянские княжичи Глеб и Роман, а с ними рядом — доблестный инок Ослябя, близ которого положили и племянника его убитого, юношу Якова.

— Прими, Боже, в царствие Твое и в жизнь вечную верных сынов православной Руси, за Родину убиенных, — снова перекрестился Дмитрий и отер ладонью сползавшие по щекам слезы. Потом, обратясь к своим спутникам, добавил:

— Всех этих и других воевод, смерть приявших, завтра же везти в Москву, там похороним их с великою честью. А простых воинов с утра начнем предавать христианскому погребению тут, на поле. И сам я здесь останусь, доколе не провожу в могилу последнего.

Выехав к берегу Смолки, великий князь отыскал то место, где был он ранен и упал с коня. Седой воевода Лаврентий Клинков лежал еще здесь с залитым кровью лицом и со стрелой, торчащей в глазнице. Глядя на него, Дмитрий помолился коротко и сказал, обращаясь к сопровождавшим его князьям:

— За меня смерть принял… Мне бы тут лежать, кабы не он и не друг его Мартос Погож. А этот жив ли?

— Здесь я, государь, — отозвался Мартос, находившийся при Брянском князе, в свите Дмитрия.

— Ну, выезжай сюда! — И когда Мартос приблизился, Дмитрий обнял его и сказал: — Много я ныне потерял друзей, но, Господь даст, будут новые. Хочешь служить мне?

— Я бы с радостью, государь… коли князь мой меня отпустит.

— Уступи его мне, Дмитрей Ольгердович, — обратился Дмитрий к Брянскому князю. — Ведь не зря его Бог привел мне на помощь, когда я уже и не чаял в живых остаться.

— Он в своей судьбе волен, Дмитрей Иванович. Я же себе за честь приму, коли мой верный дружинник будет взыскан твоею особой милостью.

— Ну вот и добро, спаси тебя Христос, княже. Коли позволишь, и этого старого витязя, за меня жизнь отдавшего, велю отвезти в Москву и с честью похоронить в Кремле, вкупе с моими воеводами. А тебя, — обратился он к Мартосу, — жалую своим окольничим, на место ныне убиенного Ивана Кутузова.

Проехав еще шагов двести, увидели на земле, среди нагроможденья татарских трупов, иссеченные тела воевод Ивана Квашни и Андрея Серкизова. Князь Владимир Андреевич сошел с коня, поклонился праху их земно и поцеловал покойников.

— Меня спасая, приняли венец мученический, — пояснил он Дмитрию, глядевшему на него. Потом, обращаясь к своему стремянному, сыну боярскому Арцыбашеву, добавил: — Вели сей же час их вынести отсель и обмыть. Тела обрядить в лучшие мои одежды и везти в Москву, к семьям их, о коих попечение на себя приемлю.

Уже когда тронулись дальше, все увидели, что великий князь, отъехав чуть в сторону, стоит, склонив непокрытую голову и глядя вниз: перед ним лежал на траве боярин Иван Ахметович. В груди старого царевича торчала татарская стрела, пробившая сердце. Лицо было спокойно и благостно.

— Сыскал-таки кончину, какую чаял, — с ласковой грустью промолвил Дмитрий. — Отведи же ему, Господи, место достойное в Твоем светлом раю, среди славных и чистых сердцем![359]

* * *

Утром возвратился из погони князь Боброк. Воины его иссекли тысячи бежавших татар, — особенно много при их переправе через реку Красивую Мечу, за которою русские уже их не преследовали. Добыча была огромна: в руки победителей попал шатер Мамая, со всем его великолепным убранством, шатры и имущество других татарских князей, все кибитки и повозки орды, множество лошадей, скота и оружия.

Весь день отпевали убитых и хоронили их в обширных братских могилах, но к ночи успели предать земле лишь малую часть. Вечером боярин Михаила Челяднин, ведавший счет павшим, доложил великому князю Дмитрию: