– Значит, я… я могу пойти домой… в ее дом?

– Не думаю, что это поможет, – сказала Бабушка. – Как по-твоему, Синица?

Синица покачала головой.

– Там, должно быть, сейчас темно, пусто… И блохи… Ты выпала из времени своего народа к нам; но кажется мне, Койотиха хотела отвести тебя назад, понимаешь? Как умела. Если ты вернешься сейчас, еще сможешь жить с ними. Разве твой отец не там?

Девочка кивнула.

– Они тебя ищут.

– Правда?

– Да. С той минуты, как ты упала с неба. Мужчина разбился, но тебя не нашли. И все еще ищут.

– Так им и надо, – сказала девочка. – Так им всем и надо. – Закрыла лицо руками и принялась рыдать – отчаянно, без слез.

– Подойди ко мне, внученька, – сказала Паучиха. – Не надо бояться. Там ты сумеешь жить хорошо. Знаешь, я тоже там буду. В твоих снах, в мыслях, в темных углах подвала. Не убивай меня, не то я напущу дождь…

– Я буду прилетать, а ты выращивай для меня сады, – сказала Синица.

Девочка сдерживала дыхание и сжимала кулаки, пока рыдания не утихли и ей не удалось выговорить:

– Я когда-нибудь увижу Койотиху?

– Не знаю, – отвечала Бабушка.

Девочка смирилась с этим. Помолчала и спросила:

– А глаз сохранится?

– Да. Твой глаз сохранится.

– Спасибо тебе, Бабушка, – сказала девочка.

И не оглядываясь пошла вверх по склону навстречу новому дню. Впереди нее в лучах рассвета летела синица – легкокрылая птичка в черном беретике.

Керастион

Посвящается Руссель Сарджент, которая изобрела этот инструмент

Немногочисленные Кожевники относились к касте неприкасаемых. За употребление пищи, приготовленной Кожевником, Меднику или Скульптору грозил целый год очищения. Даже членам низших каст, таких как Торговцы, после сделок с Кожевниками надлежало с вечера до утра проводить обряд омовения. Чумо стала Кожевницей в пятилетнем возрасте, после той ночи, когда услышала шепот ив в Поющих песках. Она прошла испытание и надела форму Кожевников: красно-синюю рубашку и льняной жилет, вытканный на станке из ивняка. Создав свое творение, Чумо получила право носить знак Кожевенных дел мастера – ожерелье из сушеных кореньев ваути с пробитым узором в виде двойных линий и кругов. В таком виде Чумо теперь и стояла на кладбище среди ив, дожидаясь начала похорон ее брата, который нарушил закон и предал свою касту. Прямая и безмолвная, она смотрела на деревню у реки и прислушивалась, не звучит ли уже бой барабана.

Она ни о чем не думала – не хотела думать. Но мысленно видела своего брата Кватеву в зарослях прибрежного тростника: вот он бежит впереди нее, маленький мальчик, которому еще рано принадлежать к той или иной касте, рано быть оскверненным неприкасаемыми; неугомонный мальчишка, что выпрыгивает перед ней из высокого тростника с криком: «Я горный лев!» Серьезный мальчуган, что глядит на реку и спрашивает: «А вода когда-нибудь останавливается? Чумо, почему она бежит без остановки?»

Пятилетний ребенок, после ночи в Поющих песках прибежавший к ней поделиться радостью – сумасшедшей, неподдельной радостью, которой сияло его круглое личико: «Чумо! Я слышал, как поет песок! Слышал! Я буду Скульптором, Чумо!»

Она стояла неподвижно. Не протягивала к нему руки. А он бежал все медленнее и в конце концов остановился. Блеск в его глазах потух. Она ему всего лишь единоутробная сестра. Теперь у него появятся истинные братья и сестры. Он и она из разных каст. Им больше не коснуться друг друга.

Через десять лет после того дня она, как и большинство горожан, пришла на испытание Кватевы, чтобы увидеть его творение – песчаную скульптуру, вылепленную на Большой равнине, где Скульпторы демонстрируют свое искусство. Ни единое дуновение ветерка еще не сгладило острые углы, не стесало плавные изгибы классической формы, созданной им с такой выразительностью и силой, – Тела Амакумо. В глазах истинных братьев и сестер Кватевы читались восхищение и зависть. Стоя в стороне, на отведенном для неприкасаемых месте, Чумо слышала, как Скульптор, ведущий церемонию, посвятил творение испытуемого Амакумо. Когда голос ведущего умолк, с севера пустыни налетел ветер – ветер Амакумо, создательницы, алчущей созданного: Матерь Амакумо пожирала собственное тело, уничтожала самое себя. На глазах у зрителей ветер разметал скульптуру Кватевы, и вскоре от нее остался лишь бесформенный бугор да крупицы рассеянного по земле белого песка. Столь скорое и полное разрушение скульптуры – высокая честь для ее творца.

Похоронная процессия приближалась. До слуха Чумо донесся – или ей так показалось – барабанный бой, тихий, как стук сердца.

Для своего испытания она, по традиции женщин из касты Кожевников, выделала кожу для барабана. Не похоронного, а танцевального – громкого, дерзко-алого, украшенного кисточками. «Твое творение что твое девство!» – грубо шутили над ней истинные братья, но она не смущалась. Кожевники не смущаются – стыд им неведом. Барабан получился хоть куда, и старый Музыкант в круге для испытаний тотчас выбрал его и играл на нем, покуда не стерлась яркая краска и не отлетели алые кисточки. А кожа выдержала целую зиму, до самой церемонии Роппи, когда наконец треснула пополам после того, как барабан ночь напролет отбивал ритм для танцев под луной, когда Чумо и Карва впервые переплели свои браслеты. Всю зиму Чумо переполняла гордость, стоило ей заслышать чистый и ясный звук своего инструмента в танцевальном круге. Гордилась она и когда кожа на барабане лопнула и вернулась назад к Матери. Однако эти ее чувства не могли даже сравниться с гордостью за скульптуры Кватевы, ибо если работа сделана хорошо и творение наделено силой, то оно принадлежит Матери. Взалкав, Матерь не станет дожидаться, пока оно вернется к ней, но заберет его сама. Вот почему умершего ребенка называют Чадом Матери. Красота, главная святыня в мире, принадлежит ей; тело Матери – самое прекрасное из всего, что есть на свете. И потому все сотворенное по образу и подобию Матери создано из песка.

Уберечь свое творение, попытаться оставить его себе, отнять у Матери ее тело – Кватева, как ты мог! Как ты мог, о брат мой! – без слов кричала Чумо. Однако она задушила крик в своем сердце и молча стояла среди ив, священных деревьев касты Кожевников, глядя, как похоронная процессия движется меж полями, засеянными льном. Это его стыд, не ее. Что такое стыд для Кожевника? Она ощущала гордость, одну только гордость, ибо Дастуйе-Музыкант, что шагал впереди процессии, провожая новый дух к месту упокоения земного тела, вскинул и поднес к губам ее творение.

Чумо создала этот инструмент – керастион, флейту, на которой играют