— Но, ваше превосходительство, выслушайте меня и моего брата…

— Брата? — Колчак повернул к Пепеляеву свое горбоносое жесткое лицо. — Его выслушает на суде генерал Сахаров.

— Сахаров? — вскрикнул Пепеляев и опустил руку. — Это ужасно! Опять Сахаров?

Колчак снова отвернулся от своего премьер-министра и смотрел в сторону.

— Сахаров наш злой гений, — сказал Пепеляев. — Злой гений… Он привел армию к разгрому, а теперь довершает ее уничтожение. О, теперь я понимаю, кто оклеветал лучшего боевого генерала, я не говорю: моего брата, нет, я говорю: лучшего боевого генерала… Ужасно! Что скажут союзники, когда узнают об аресте генерала, ничем не запятнавшего себя, об аресте, с позволения сказать, в угоду Сахарову, который привел нас всех к катастрофе…

Колчак скосил глаза на Пепеляева, но промолчал.

— Это порвет последние нити, связующие нас с союзниками, — смелея, сказал Пепеляев, подметив взгляд адмирала. — И я… И я не нахожу другого выхода, как подать в отставку. Но, Александр Васильевич, должен предупредить, что вместе со мной подаст в отставку весь кабинет. Мне было поручено кабинетом добиться смены Сахарова и ареста его… Да-да, с позволения сказать, ареста. Только это уменьшит трения с чехами и союзниками. Все считают, что ради личной карьеры Сахаров увлек вас безумными планами, вопреки правильному стратегическому прогнозу генерала Дитерихса…

Колчак еще ниже пригнулся к столу, голова его, как у горбуна, еще глубже вошла в плечи, словно он силился, но никак не мог оторвать от зеленого сукна отяжелевшие руки.

— Вы не имеете права… — с надсадой сказал он. — Я не приму вашей отставки… Мы возрождаем Россию…

— О! — патетически воскликнул окончательно осмелевший Пепеляев. — Примиряясь с Сахаровым, я именно, именно, с позволения сказать, гублю Россию… Покрывая преступника, становишься сам преступником. Пусть меня накажет бог…

— Если совершены ошибки — их нужно исправить, — сказал Колчак. — Вы говорите, союзники недовольны Сахаровым?

Пепеляев маленькими шажками обежал стол и остановился с левой руки адмирала, совсем близко, словно намеревался сказать ему что-то на ухо. Он вполне успокоился, и лицо его вновь приняло выражение самоуверенной важности.

— Да кто же им доволен, Александр Васильевич? — Пепеляев поправил выбившуюся из рукава манжету. — Союзники сожалеют о генерале Дитерихсе. Если бы был выполнен его план отвода армий без боя, мы бы еще располагали войсками, но Сахаров втянул армии в бой, и вот результаты… — Пепеляев развел руки в стороны и вздыбил брови едва не до залысин.

Колчак поднял голову и пристально смотрел на своего премьер-министра. Он вспомнил о теории «пружины», и лупоглазый генерал Сахаров начинал казаться ему действительно злым гением.

А Пепеляев, уже забыв об угрозе ареста брата, все больше входил в привычную роль специалиста-политика и энергичного премьер-министра, как его называли сторонники сформированного им «сильного кабинета». Он пространно говорил о реформах, которые следовало провести, чтобы удержаться у власти, говорил, что в политике, так же как в стратегии, нужно уметь во-время отступить, что следует опередить эсеров и для видимости народоправства присвоить законодательные права созданному из послушных людей государственному земскому совещанию или объявить о созыве, ну хотя бы через полгода, сибирского учредительного собрания. Говорил он с жаром, пылко, но больше не упоминал ни о «спасении России», ни о народе, ни о боге, нет, все сильнее торопясь и возбуждаясь, он говорил только о политике. Если бы Колчак мог внимательно слушать его, он бы непременно заметил, что политика для премьер-министра давно стала лишь средством личной карьеры, что он пойдет на любые комбинации и на сговор с любыми людьми, лишь бы в тунеядстве править и властвовать.

Однако Колчак ничего не заметил, да и не мог заметить. Он думал о своем: «Сахаровым недовольны союзники… Пепеляев знает, он не может не знать… Союзники хотят реформ… Он говорит, что без реформ не удержать власти… Он говорит, что его брат предупреждал меня об этом, именно об этом. Пепеляев знает… Тогда он тоже знал первым… Тогда он раньше других пришел ко мне и уговаривал меня стать диктатором…»

Колчак пристально посмотрел на своего премьер-министра и сказал:

— Значит, вы считаете, что Сахарова нужно сменить?

— Сменить? — Пепеляев еще ниже склонился к плечу адмирала. — Нет, Александр Васильевич, сменить мало. Сахарова нужно арестовать и судить. Этого требует общественность. Этого требуют министры… Этого хотят союзники… Это станет началом реформ, началом возрождения армии…

Колчак долго молчал, потом спросил:

— Вернуть генерала Дитерихса?

— Не знаю… Дитерихс ставит условием ваш отъезд к Деникину, — замявшись, сказал Пепеляев, но осекся и проговорил увереннее: — Уйдет много времени на его уговоры. Он обижен. Может быть… Может быть…

Колчак ждал.

Премьер-министр не посмел заикнуться о своем брате, генерале Пепеляеве, кашлянул в пухленькую ручку и сказал:

— Может быть, генерал Каппель? Он имеет репутацию самого демократического генерала.

— Каппель… — сказал Колчак.

Пепеляев взглянул на часы и вдруг заторопился.

— С вашего разрешения, Александр Васильевич, я сейчас удалюсь, — сказал он. — Время не терпит, время не терпит… Я все организую в отношении генерала Сахарова и вернусь к вам вместе с братом. Он приехал и ждет меня на станции. Тогда мы обсудим все дела.

И, не дожидаясь ответа адмирала, Пепеляев поспешно пошел к дверям.

Колчак смотрел ему вслед.

Пепеляев шел торопливо, так же торопливо, как вчера уходил генерал Сахаров. Только шел он не тяжелой солдатской поступью Сахарова, а маленькими энергичными шажками, склонив голову немного набок.

10

Следователь обманул Ксенью. Он не приехал в тюрьму ни в день ее ареста, ни на другой день, ни на третий.

«Может быть, запросили Читу? — думала Ксенья. —