— Может, ты не заметила?

— Вряд ли, если только хартии не сгорели дотла.

— Мерфин говорит, пергамент не горит. Кому могли понадобиться наши хартии? Их никто не может использовать.

Мостник продолжал размышлять, просто додумывая мысль до конца:

— Предположим, имеется некий документ, который находится у тебя, или может находиться у тебя, или кто-то считает, что он у тебя. Этот пергамент и был нужен.

— И что же это за документ?

Мастер насупился.

— Вообще-то весь смысл записи состоит в том, чтобы люди в будущем могли узнать ее содержание. Тайные документы противоречат логике… — И тут его осенило. Он отвел Керис в сторону, небрежно прошелся с ней по аркаде и, только уверившись, что их никто не слышит, произнес: — Но об одном тайном документе нам известно.

— Ты про письмо, которое Томас закопал в лесу?

— Да.

— А почему кто-то решил искать его в сокровищнице женского монастыря?

— Ну подумай, вспомни. В последнее время случалось что-то, что могло вызвать подозрения?

Лицо настоятельницы страдальчески искривилось.

— О Господи!

— Что?

— Помнишь, я рассказывала тебе про Линн-Грейндж, пожертвованный аббатству много лет назад королевой Изабеллой за прием в монастырь Томаса?

— Ты еще кому-нибудь об этом рассказывала?

— Да, я говорила со старостой Линна. Томас тогда очень разозлился и сказал еще, что могут возникнуть серьезные неприятности.

— Значит, кто-то боится, что ты завладела тем письмом.

— Ральф?

— Не думаю, что Ральфу важно письмо. Если это и он, то действует по указке.

Монахиня испугалась:

— Королева Изабелла?

— Или сам король.

— Неужели король мог приказать Ральфу ограбить женский монастырь?

— Нет, не лично, наверняка через посредника, какого-нибудь надежного, честолюбивого и абсолютно бессовестного человека. Мне попадались такие люди во Флоренции, они терлись во дворцах правителей. Пена на земле.

— Интересно кто.

— Думаю, я знаю.

Лонгфелло встретился с Ральфом и Аланом в маленькой деревянной усадьбе Вигли через два дня. Здесь спокойнее, чем в Тенч-холле, где множество людей следят за каждым шагом хозяина: прислуга, свита, родители. У крестьян Вигли своих дел по горло, им плевать, что в мешке, который нес Алан.

— Надеюсь, прошло без неожиданностей, — напрягся Грегори.

Вести об ограблении женского монастыря мгновенно разнеслись по всему графству.

— Без особых сложностей, — ответил Ральф.

Его несколько обескуражил сдержанный тон лондонца. После риска, на который он пошел, чтобы раздобыть хартии, законник мог бы быть и полюбезнее.

— Шериф, разумеется, начал расследование.

— Они повесят это на разбойников, — отмахнулся Фитцджеральд.

— Вас не узнали?

— Мы были в капюшонах.

Грегори как-то странно посмотрел на Тенча.

— Я не знал, что ваша жена находилась в монастыре.

— Полезное совпадение. Одним выстрелом двух зайцев.

Странный взгляд законника стал еще напряженнее. О чем он думает? Пытается сделать вид, что его потрясло известие об убийстве Ральфом жены? Если так, лорд Тенч готов ему напомнить, что Грегори причастен ко всем этим событиям. Он зачинщик и не имеет права судить. Фитцджеральд ждал ответа. Но лондонец после долгого молчания лишь произнес:

— Давайте посмотрим хартии.

Отослав экономку Виру с каким-то поручением, Ральф велел Алану караулить у дверей и не впускать случайных посетителей. Грегори высыпал хартии из мешка на стол, устроился поудобнее и принялся изучать. Одни были скручены в свитки и перевязаны, другие сложены в стопки, третьи сшиты в книжечки. Лонгфелло по одной раскручивал или раскладывал их в ярком солнечном свете, падавшем в распахнутые окна, прочитывал первые строки, отбрасывал обратно в мешок и брал следующую.

Тенч представления не имел, что он ищет. Грегори лишь упомянул в первом разговоре, что документ неудобен королю. Фитцджеральд недоумевал, каким таким неудобным для короля документом может обладать Керис. Ему стало скучно наблюдать за Грегори, но уходить он не собирался и был намерен сидеть, пока лондонец не выполнит свою часть сделки. Лонгфелло терпеливо просматривал документы. Одна хартия привлекла его внимание, он прочел ее целиком, но потом все же отбросил в мешок.

Почти всю последнюю неделю Ральф и Алан провели в Бристоле. Вряд ли их кто-нибудь будет спрашивать, но они подстраховались — гуляли в тавернах каждый день, кроме того вечера, когда наведывались в Кингсбридж. Собутыльники, конечно, не забудут веселых гуляк, но вряд ли вспомнят, что один вечер они отсутствовали. А даже если и вспомнят, то уж никак не день — четвертая среда после Пасхи или третий четверг перед Троицей. Наконец стол опустел, а мешок снова наполнился. Фитцджеральд спросил:

— Ну, нашли что искали?

Лонгфелло не ответил на вопрос.

— Вы принесли все?

— Все.

— Хорошо.

— Значит, не нашли?

Грегори, как всегда, осторожно подбирал слова:

— Искомого документа здесь нет. Однако я наткнулся на хартию, которая объясняет, почему этот… вопрос… возник в последние месяцы.

— Значит, вы довольны, — настаивал Тенч.

— Да.

— И у короля нет оснований для тревоги.

Законник нетерпеливо зашевелился.

— Не беспокойтесь о тревогах короля. Это мои заботы.

— Следовательно, я вправе ожидать вознаграждения.

— О да. К осени вы станете графом Ширингом.

Ральф был очень доволен. Наконец-то — граф Ширинг. Он получил то, к чему так долго и жадно стремился, и отец еще жив, тоже порадуется.

— Спасибо.

— Я бы на вашем месте сделал предложение леди Филиппе.

— Предложение? — изумленно переспросил Фитцджеральд.

Грегори пожал плечами:

— Разумеется, выбор ее ограничен. Но все-таки формальности лучше соблюсти. Скажите, король, мол, дозволил вам просить ее руки и вы надеетесь, что она полюбит вас так же, как вы любите ее.

— Ладно.

— И преподнесите ей какой-нибудь подарок.

На рассвете вдень похорон Тилли Керис и Мерфин встретились на крыше собора. Это был особый мир. Ученики старших классов монастырской школы на уроках геометрии решали здесь задачи, определяя площадь шиферного покрытия. Рабочим требовался доступ сюда для проведения необходимых работ. Так что верхнюю часть здания изрезали проходы и лестницы, прилепившиеся к скатам и вершинам, углам, водостокам, башенкам, пиннаклям, водоотводным трубам и горгульям. Башню над средокрестием так и не перестроили, но от вида с крыши все равно захватывало дух.