но доволен тем, что его знают и отличают, и что в зале перешептываются: сообщают, небось, друг другу, какое он влиятельное лицо.

— Вы меня убедили. — Он встает, давая возможность вновь полюбоваться своей бараньей прической. — Спасибо. А более массовые случаи гибели от лавины бывали?

От этого вопроса я ухожу — делаю вид, что не расслышал. Я далеко не всегда согласен с тем, как у нас освещаются стихийные бедствия, но одно решительно одобряю: не стоит щекотать нервы читателя или телезрителя уж слишком страшными картинами, это как раз та информация, которая вряд ли делает человека лучше или умнее: скорее, она сделает из него неврастеника. Есть вещи, выдержать которые под силу профессионально подготовленному специалисту, и незачем создавать из них нездоровые сенсации.

Тянет руку один из длинноволосых охламонов, но мне надоело отбиваться от остроумных вопросов, и я его не замечаю. А вот этот турист — другое дело.

— Пожалуйста, прошу вас.

— Допустим, произошло худшее, и лыжник попал в лавину, — говорит пожилой толстяк, обтянутый, как смирительной рубашкой, линялым тренировочным костюмом. — Что должен и, главное, что он может делать в такой ситуации? Совершенно ли она безнадежна?

Я почтительно киваю в знак понимания — это тот самый академик, который тащил «россиньолы». Ваня Кореньков отзывается о нем с большой теплотой: веселый, поднаторевший в летних турпоходах, нагрузку держит, как трактор, носа не задирает и к женскому полу претензий не имеет, что в Кушколе с его легкомысленным климатом бросается в глаза и свидетельствует либо о похвальной супружеской верности, либо о возрастных явлениях. Алексей Игоревич — так его зовут — просил Ваню сведений о нем не разглашать, и о том, что в «Актау» проживает светило в области радиофизики, знают Ваня, я и по долгу службы Гулиев, которому радиофизика до лампочки и который предпочел, чтобы Алексей Игоревич был заведующим магазином «Ковры». И Гулиев по-своему прав: баллотироваться в академики он не собирается, а какую пользу можно еще извлечь из оторванного от жизни ученого?

Зал напряжен, наконец-то задан вопрос, имеющий прямое отношение к тому, что каждый ценит превыше всего.

— Давайте сначала поставим вопрос по-иному, — говорю я, — предположим, что лыжник видит несущуюся на него лавину. Практически убежать от нее почти невозможно — лавина из сухого снега развивает скорость до ста восьмидесяти километров в час; почти — потому что опытный, сохранивший самообладание лыжник, особенно если он на ходу, может успеть свернуть. Возьмем худший вариант: времени свернуть нет, но секунда-другая в запасе имеется. Прежде всего попытайтесь освободиться от лыж — это чрезвычайно важно, вы обретете некоторую свободу действий; но вот лавина уже вас подхватила и куда-то несет, вы беспомощны, но — два действия вам под силу: делайте плавательные движения, это даст шанс удержаться на поверхности, и, самое главное, опустите на голову капюшон, прикройте рот и нос! Ни в коем случае не забудьте это сделать, иначе пыль и лавинный снег могут быстро забить дыхательные пути и задушить.

Я делаю длинную паузу, чтобы насладиться абсолютной тишиной: даже барбосы и охламоны перестали ухмыляться и ерзать. В зале находятся несколько человек, которые не хуже меня знают, как мало помогут мои наставления тем, кто попадет в лавину, но это не имеет значения: людям свойственно во что-то верить и на что-то надеяться. Теоретически наставления безупречны, однако мой личный опыт говорит, что если уж лавина подхватила — твое спасение зависит от тебя чуть больше, чем если бы ты попал в бетономешалку.

Я привожу примеры, рассказываю о лыжниках, чудесным образом спасшихся, — ни во что иные люди так не верят, как в чудеса. Я называю фамилии — это еще убедительнее. Валентина Фоменко и Николай Петров — двое из одиннадцати — остались в живых, так как сохранили между снегом и дыхательными органами пространство, так называемые «воздушные мешки». Около получаса лежал в лавине Олег Фролов — можете взять у него автограф, он сидит в шестом ряду, в черном с белыми оленями свитере (это тебе за аплодисменты!). А обнаружить и спасти его удалось благодаря лавинному шнуру, кончик которого остался на поверхности, — мы точно знали, где Олега искать. Требуйте у дирекции напрокат лавинный шнур — и вы получите лишний шанс.

Гулиев исподтишка показывает мне кулак: завтра туристы насядут, а в прокатном пункте шнура нет. Сам виноват, я предупреждал.

— Ну а лучший, по секрету, способ спасения от лавин — это в них не попадать, — заключаю я под облегченный смех аудитории. — Чего от всей души вам желаю.

Потом я отвечаю на несколько подобранных для меня записок, откланиваюсь и спускаюсь в зал — помочь маме и Наде с аппаратом. Публика расходится медленно: одни сгруппировались вокруг Олега, другим что-то заливает Гвоздь, третьи атакуют вопросами Хуссейна, четвертые — маму и меня. Ко мне — чудное видение! — пробивается осрамленный перед всем залом барбос.

— Какого черта, — рычит он, — ты выдумал насчет опоры?

— Мой сын ничего не выдумывает, — авторитетно говорит мама, делая акцент на слове «сын». Тоже отработанный прием: «Так это ваш сын?», «Ах, вам можно позавидовать!» и прочее.

— Разве это был не ты? — удивляюсь я, протирая глаза. — В самом деле — не ты. Меня иногда подводит зрительная память, тот малый тоже был похож на бульдога, у которого из-под носа стащили кость.

Барбос багровеет, мерит меня взглядом — я, пожалуй, потяжелее, это его не устраивает. — Не будь рядом твоей мамы…

— Это невозможно, — перебиваю я, — мы с мамой неразлучны. Моя мама всегда рядом, она не позволит, чтобы ее сына кто-нибудь обидел. Правда, мама?

В глазах у барбоса сверкают искорки юмора.

— А ты парень ничего. — Он примирительно протягивает руку. — Анатолий. Где я мог тебя раньше видеть?

— Наверное, в кино, я иногда снимаюсь под псевдонимом Бельмондо.

— Вот что, снежный барс, занимайся своими лавинами, а кое от кого держись подальше… Условие задачи понятно?

— Не спортивно, — отрезаю я. — Пусть победит сильнейший.

Больше ничего примечательного в этот вечер не произошло.

На склонах Актау

Ночью мне снились горы — высоченные пики, гребни и кулуары, и все незнакомые, на них я не бывал; а под конец произошла удивительная вещь — я точно, в деталях повторил во сне одно на редкость неудачное восхождение и остро пережил все его стадии. Особенно когда принял решение спускаться по леднику, хотя отлично знал, чем это кончилось. Потрясающее ощущение — знать, что ты идешь на верную гибель, и быть не в силах шевельнуть пальцем, чтобы задержать себя и ребят.