Не подозревавшие ни о чем наивные курсистки, оказавшись в госпиталях, первое время искренне возмущались царившими там нравами, осуждали коллег, но со временем мирились с новыми обстоятельствами: «И попала же я в госпиталь. Это не госпиталь, а что-то ужасное в смысле распущенности. Жаворонки к сестрам в форточки лазят, ужас, да и только. А Наташе видно нравится, говорит весело. Зовет меня переходить к ним в госпиталь. Говорит, что хотя работы и много, но жить очень весело и можно даже… пристроиться»[2058].

Распространявшиеся слухи о жизни сестер милосердия в госпиталях десакрализировали их образ и делали эту работу чуть ли не постыдной. Один солдат писал из действующей армии своей знакомой, отговаривая ее идти в сестры в 1916 г.: «Ты писала о своем намерении быть сестрой милосердия, не делай этого, не надо, я их много видел, очень много, и знаю, как они живут и что делают. Прежде всего и самое главное, очень уж тяжелы просто условия жизни, а потом… Ну да тебе этого знать не надо, но поверь мне на слово, что в настоящее время красный крест на груди или рукаве уже не является прежним символом чуть не святости, а наводит на иные мысли»[2059].

Впрочем, молоденькие санитарки иногда становились жертвами обстоятельств, когда офицеры устраивали вечера, на которые собирали сестер милосердия. Отказов не принимали. В программу вечера входили культурные мероприятия, танцы, выпивка, которая в условиях действовавшего сухого закона была особенно желанна. К ночи, если позволяла погода, отдыхавшие парами расходились по укромным местам. Арамилев, которого пригласили в качестве переводчика на вечер, устроенный в честь приезда английского полковника, описывал окончание мероприятия: «Мимо нас пробирается в сад высокий кавалергард с сестрой. Оба пошатываются. Он обнял ее за талию и вполголоса мурлычет какую-то песенку. Спутница еще плотнее прижимается к нему и отвечает низким, приглушенным смехом. На лестнице он целует ее в губы долгим поцелуем и затем, подняв на руки, несет в кусты… Она притворно повизгивает и колотит его ладонью по шее»[2060]. Конечно, это не скрывалось от глаз простых солдат.

Следует признать, что, несмотря на распространенность проституции, различных форм сексуальных перверсий, характерных для экстремального времени, в ряде случаев отношения между ранеными офицерами и медсестрами не заходили дальше невинного флирта. Однако в глазах носителей традиционного крестьянского сознания подобные отношения были недопустимы и свидетельствовали о разврате. Солдаты из крестьян торопились делать неутешительные прогнозы об окончании войны, имея в виду царящее среди офицеров распутство: «Так и знай, Федя, что эту войну офицеры и сестры милосердия проебут, потому что блядство между ними в действующей армии хуже, чем в бардаке»[2061]. В этом просматривалась и некоторая обделенность рядовых солдат сестринским вниманием из‐за классовых различий. Дело в том, что на курсы сестер милосердия брали только грамотных девушек, имевших свидетельство об окончании как минимум 4-классного училища, как правило бывших курсисток. Обычным девушкам-крестьянкам попасть в Красный Крест было крайне сложно. П. Е. Мельгунова-Степанова вспоминала, как плакала молодая неграмотная крестьянка, желавшая даром поработать на больных, когда ей всюду отказали из‐за отсутствия свидетельства об окончании 4-классного училища[2062]. Вероятно, именно таких простых деревенских девушек, «своих» сиделок, не хватало солдатам из крестьян[2063]. Они вынуждены были с раздражением смотреть на то, как бывшие курсистки одаривали вниманием офицеров. Таким образом, социальное расслоение на фронте выражалось в разных правах на секс: офицеры могли рассчитывать на бывших гимназисток, а рядовые солдаты — на профессиональных жриц любви. Проституция в прифронтовой полосе приобретала значительный размах, так как бедственное положение женщин вследствие общего вздорожания жизни толкало их на панель, не говоря уже о беженках. Современники все это прекрасно понимали: «По случаю вздорожания жизни, некоторые жены мобилизованных за неимением средств к жизни вынуждены взяться за труд проститутничества, ради куска хлеба даже несовершеннолетние девушки губят свою девственность»[2064].

В некоторых прифронтовых городах, где квартировались запасные части, очереди рядовых солдат в дома терпимости были самыми длинными и в первую очередь бросались в глаза приезжим, далеко расползаясь по улице[2065]. Постепенно разница между флиртующей медсестрой и отдающейся за деньги проституткой стиралась, разве что проститутка оставалась главным рассадником венерических болезней. Так, довольные обилием водки и пищи рядовые солдаты высказывали лишь одно сожаление: «Только беда, больных баб много и делают эти бабы нашего брата несчастным»[2066]. Некоторые предприимчивые няньки прямо в лазаретах организовывали «квартиры свиданий»[2067].

Сексуальное поведение солдат и офицеров на фронте не ограничивалось флиртом с медсестрами или посещением публичного дома. В тыловых районах начала действовать целая система по заманиванию симпатичных барышень с тем, чтобы устраивать им встречи с состоятельными мужчинами. Предварительно девушки должны были отправить свои фотографии «с подробностями», по которым уже можно было договариваться о встречах с определенными «кавалерами». «Сутенеры» собирали собственные фотоальбомы с карточками девиц, их адресами, примерной стоимостью, и за деньги распространяли эту информацию в армии. В августе 1916 г. некой одесской курсистке Л. Шлиффер пришло письмо из действующей армии: «Передайте Розе, что она напрасно не согласилась сняться так же как Вы, здесь уже один ею заинтересовался и сказал, что если бы он увидел на фотографии все ее подробности, то может быть не пожалел бы и 1000 руб. Хотя вообще, как я не старался для Вас, но предлагают только 100–150 руб., причем требуют от меня еще гарантий, понимаете каких? Вчера был один и сказал, что пожалуй дал бы 200 руб. Но ему нужно знать и хотя на фотографии увидеть все подробно. Может быть, мне удастся приехать скоро в Одессу, тогда, если Вы напишите, что согласны, я и сфотографирую Вас еще раз, но лучше подробнее. Здесь была (приехала с одним офицером) одна барышня, погостила 2 недели, уехала в Одессу и увезла подарок 200 рублей. Дорога конечно, ничего ей не стоила. Вероятно скоро опять приедет. Вот говорил я вам, поедемте, уже вероятно, набрали бы необходимую вам 1000 руб. Ну, да еще не поздно, можно будет устроить, если захотите»[2068].