воспитатель из меня никудышный. Я не в тебе… я в самом себе в ту секунду здорово разочаровался, вот оно что.

Гэдж открыл рот — но так и не нашёлся, что на это ответить, да Саруман и не ждал ответа: порывисто стиснул на прощание его плечо — и вышел, оставив Гэджа наедине с пером, чернильницей, кривыми цифрами в тетрадке и сумбурными чувствами, такими же смазанными, малопонятными и неудобочитаемыми, как неуверенные загогулины на листе бумаги.

***

Почему сейчас ему вспомнились дела давно минувших дней — он не знал. Или, наоборот — знал слишком хорошо…

Что ж, сказал он себе.

Сейчас я тебя не разочарую — ни поступками, ни свершениями, ни намерениями, ни мыслями. Не разочарую — несмотря ни на что. Я буду достойным твоего одобрения… и уважения. Я постараюсь быть хорошим лекарем. Я буду в этом «худе» тем маленьким добром, о котором ты мне говорил… пусть при этом и не слишком-то придётся рассчитывать на чью-либо благодарность. Это слишком глубоко во мне, слишком неискоренимо, как доставшаяся при рождении отметина… или как крепкая нить, плотно вшитая в ткань — прочная канва, основа, выдрать которую можно только «с мясом», разорвав при этом добротное полотно в клочья…

…Видимо, пытаться уснуть уже не имело смысла: занимался рассвет, крепость оживала, снаги гремели во дворе колодезной цепью, и за стеной, под окном, неторопливо прокатила к воротам деревянная телега, нагруженная, судя по раздававшемуся грохоту и дребезгу, горой пустых жестяных вёдер. Утро наступало медленно и неохотно, и, поднявшись, Гэдж распахнул ставень, впуская в каморку новый осенний день. Дрожа от холода, разжег огонь в печурке, поставил на плиту чайник, протер тряпкой подоконники и смел веником наросшую в углу паутину. За пару прошедших дней он кое-что успел привести в порядок, но работа по-прежнему не заканчивалась: в перерывах между осмотром недужных, обходом территории и приготовлением зелий следовало перебирать лекарственное сырье, кипятить и протирать инструмент, мыть склянки, вести учёт снадобий, поддерживать огонь в печке, ругаться с интедантом по поводу корпии и мыла, сушить травы, запаривать их, растирать, делать выжимки, вытяжки и настои и выполнять ещё множество рутинных, но необходимых в его нелёгком и нескончаемом труде дел…

Мне нужен помощник, мрачно сказал он себе, хотя бы для самой простой работы, иначе мне самому вскорости понадобится лекарь. Хотя, если визгуны пришлют мне в напарники какого-нибудь Уштура с протекающей крышей (а кого, собственно, они ещё могут мне прислать?), вряд ли это сильно облегчит мне существование…

Он уже почти закончил перетирать в кашицу мясистые листья водохлебки для согревающей мази, принесенные на рассвете расторопными «козявками», когда входная дверь за его спиной распахнулась с едва слышным поскрипыванием. Гэдж решил, что это явился кто-то из «крысюков», скорее всего — Эорлим (который, к счастью, приходил исправно), неизменно готовый предъявить лекарю как истерзанный палец для очередной перевязки, так и новую, выстраданную за ночь порцию нытья, обидок, опасений и презрения ко всему окружающему.

— Погоди, — бросил орк через плечо, — я сейчас…

— Цветочки перебираешь, сучёныш?

Гэдж стремительно обернулся.

На пороге стоял Каграт — угрюмый, торжествующе-свирепый, разящий терпким запахом болота и осеннего леса. Гэдж втайне надеялся, что в ближайшее время (а, может быть, и вообще никогда) папашу больше не увидит, но, по-видимому, чаяниям его сбыться было не суждено.

Он едва удержался от того, чтобы не попятиться.

Каграт широко ухмылялся, приподнимая верхнюю губу над крепкими жёлтыми клыками. Орк выглядел усталым и осунувшимся, резкие, словно выветренные на базальте черты его лица заострились еще больше, а кожа приобрела тусклый желтовато-серый оттенок, но усмешка по-прежнему была людоедской, а глазки посверкивали неунывающе и злорадно, он явно упивался тем, что так ловко сумел застать Гэджа врасплох.

— Боишься меня, цыпленочек? Правильно, бойся — клушка твоя улетела, под крылышко тебя больше не спрячет. — Он медленно подступал к Гэджу, мощный, опасный и неумолимый, как осадная башня, широко раскинув руки — хотя, подозревал Гэдж, вряд ли для того, чтобы заключить сына в объятия, скорее затем, чтобы не позволить улизнуть растерявшейся жертве. — Что ты так съежился, крысеныш, не рад видеть папочку? Не хочешь в ножки мне поклониться, пяточки облобызать и хлеба-соли щедро отсыпать, а?

Гэдж прижался спиной к дверце шкафчика.

— Не подходи, — сказал он так спокойно, как только мог.

Каграт осклабился.

— Это почему? Кто мне запретит — ты? Я не просто пинка тебе дать пришел… Старая коряга Гарбра тебя, похоже, за девчонку держит, только ты не думай, что это тебя от испытаний освободит, Посвящение по весне будешь проходить по всем правилам, как и остальные. Так что мой неукоснительный отцовский долг — тебя должным образом к этому подготовить… — Вдруг, совершенно неожиданно для Гэджа, он схватил стоявшую возле печи короткую метлу и, резко подавшись вперед, с яростным «хаканьем» нанес черенком удар снизу вверх, Гэдж едва успел отскочить и парировать неожиданный выпад деревянной скалкой, которую держал в руке. Каграт захохотал и замахнулся вновь; он наступал на Гэджа, орудуя метлой, точно пикой, ловко нападая то справа, то слева, пытаясь подловить противника, и Гэдж едва успевал отбиваться; скалка в его руках отзывалась на удары дрожью и глухим стуком, и он всерьёз начал опасаться, что она вот-вот во всю длину пойдёт трещинами… В какой-то момент он не успел вовремя увернуться, и Каграт достал его черенком метлы в бок — несильно, но ощутимо, до продолговатого синяка.

— Ты мертв, сучонок!

Гэдж отшатнулся, тяжело дыша, утирая рукавом мокрое лицо, стараясь при этом не выпускать папашу, небрежно поигрывающего метлой, из вида — а ну как Каграту сейчас придёт мысль метнуть это орудие Гэджу в голову? Методы обучения у бати всегда отличались исключительной суровостью, забывать об этом было смерти подобно.

— Ладно, не ссы, — добавил Каграт более миролюбиво, хотя в глазах его всё так же поблескивал злобный нездоровый азарт, — нужные задатки, гляжу, у тебя есть, железкой махать научишься, дело нехитрое. — Он издал горлом низкий звериный рык. — Погоняю тебя метлой по плацу, гаденыш, поучу уму-разуму согласно правилам, предписаниям и субординации, вот будет потеха…

— Оставь меня в покое, — буркнул Гэдж. Он, может, был бы и не прочь научиться кое-каким премудростям фехтования и навыкам владения оружием, но видеть своим наставником именно Каграта желал бы при этом меньше всего.

Каграт весело всхрапнул.

— С чего бы? Кто, с тобой, неумехой, будет возиться, кроме родного папочки? Ведь ты совсем не умеешь держать удар! И толково обращаться с мечом! — Он вновь подался вперёд и взмахнул метлой,