на острие ножа между предполагаемым успехом и потенциальной катастрофой — в данном случае, дрейфом солдатского парашюта над далекой пустыней посреди ночи. Дело было не только в том, что каждое мое решение было, по сути, пари с высокими ставками; дело было в том, что в отличие от покера, где игрок ожидает и может позволить себе проиграть несколько крупных рук даже на пути к выигрышной ночи, одна-единственная неудача может стоить жизни и перечеркнуть — как в политической прессе, так и в моем собственном сердце — любую более широкую цель, которую я мог бы достичь.

Как бы то ни было, крушение самолета в итоге стало относительной вспышкой. К тому времени, когда я вернулся в Вашингтон, подавляющее превосходство военно-воздушных сил международной коалиции оставило сторонникам Каддафи мало мест, где можно было спрятаться, а отряды оппозиции, включая многих высокопоставленных дезертиров из ливийской армии, начали продвигаться на запад. Через двенадцать дней после начала операции командование операцией перешло к НАТО, а несколько европейских стран взяли на себя ответственность за отпор силам Каддафи. К моменту моего обращения к нации 28 марта американские военные начали играть вспомогательную роль, в основном помогая в логистике, дозаправке самолетов и определении целей.

Учитывая, что многие республиканцы были ярыми сторонниками интервенции, мы могли бы ожидать, что нас похвалят за быструю точность нашей операции в Ливии. Но во время моей поездки произошла забавная вещь. Некоторые из тех же республиканцев, которые требовали от меня вмешательства в Ливию, решили, что теперь они против этого. Они критиковали миссию, считая ее слишком широкой или слишком поздней. Они жаловались, что я недостаточно проконсультировался с Конгрессом, несмотря на то, что накануне кампании я встречался с высокопоставленными лидерами Конгресса. Они поставили под сомнение правовую основу моего решения, предположив, что мне следовало обратиться к Конгрессу за разрешением в соответствии с Законом о военных полномочиях — законным и давним вопросом о президентской власти, если бы он не исходил от партии, которая неоднократно давала предыдущим администрациям карт-бланш на внешнеполитическом фронте, особенно когда дело касалось ведения войны. Республиканцы, казалось, не смущались этой непоследовательностью. По сути, они ставили меня в известность о том, что даже вопросы войны и мира, жизни и смерти теперь являются частью мрачной, неумолимой партийной игры.

Они были не единственными, кто играл в игры. Владимир Путин публично критиковал резолюцию ООН и, косвенно, Медведева за предоставление широкого мандата на военные действия в Ливии. Невозможно представить, что Путин не подписал решение Медведева о том, чтобы Россия воздержалась, а не наложила вето на нашу резолюцию, или что он не понимал ее масштабов в то время; и, как отметил сам Медведев в ответ на комментарии Путина, истребители коалиции продолжали бомбить силы Каддафи только потому, что ливийский лидер не проявлял никаких признаков того, чтобы призвать их к отступлению или утихомирить злобных наемных бойцов, которых он спонсировал. Но, очевидно, это было неважно. Открыто отступившись от Медведева, Путин, похоже, решил намеренно выставить своего преемника в плохом свете — знак, как мне пришлось предположить, того, что Путин планирует официально вернуть бразды правления в России.

Тем не менее, март закончился без единой жертвы со стороны США в Ливии, и при приблизительной стоимости в 550 миллионов долларов — не намного больше, чем мы тратили в день на военные операции в Ираке и Афганистане — мы выполнили нашу задачу по спасению Бенгази и соседних городов и, возможно, десятков тысяч жизней. По словам Саманты, это было самое быстрое международное военное вмешательство для предотвращения массового злодеяния в современной истории. Что произойдет с правительством Ливии, оставалось неясным. Поскольку Каддафи отдавал приказы о новых нападениях даже перед лицом бомбардировок НАТО, а оппозиция подпитывалась свободной коалицией повстанческих ополчений, я и моя команда беспокоились о перспективе затяжной гражданской войны. По словам американского дипломата, которого Хиллари направила в Бенгази для связи с формирующимся там правящим советом, оппозиция, по крайней мере, говорит все правильные вещи о том, как будет выглядеть Ливия после Каддафи, подчеркивая важность свободных и честных выборов, прав человека и верховенства закона. Но не имея демократических традиций или институтов, на которые можно было бы опереться, члены совета выполняли свою работу, а поскольку полиции Каддафи больше нет, ситуация с безопасностью в Бенгази и других повстанческих районах приобрела аспект Дикого Запада.

"Кого это мы послали в Бенгази?" спросил я, услышав одну из таких передач.

"Парень по имени Крис Стивенс", — сказал мне Денис. "Раньше он был поверенным в делах в посольстве США в Триполи, а до этого занимал множество постов на Ближнем Востоке. Очевидно, он с небольшой командой пробрался в Бенгази на греческом грузовом судне. Предполагается, что он превосходен".

"Смелый парень", — сказал я.

В одно тихое воскресенье апреля я оказался один в резиденции — девочки ушли куда-то со своими приятелями, Мишель обедала с друзьями — и решил спуститься вниз, чтобы поработать. День был прохладный, около шестидесяти с примесью солнца и облаков, и, идя вдоль колоннады, я не спеша любовался пышными клумбами тюльпанов — желтых, красных, розовых, — которые смотрители высадили в Розовом саду. По выходным я редко работала за стойкой "Резолют", поскольку там всегда проходило хотя бы несколько экскурсий по Западному крылу, и посетители могли мельком взглянуть на Овальный кабинет из-за красной бархатной веревки, только если меня там не было. Вместо этого я обычно устраивался в прилегающей к Овальному кабинету столовой и кабинете — уютной, уединенной зоне, заполненной памятными вещами, которые я собирал в течение многих лет: обложка журнала Life в рамке с изображением марша в Сельме, подписанная Джоном Льюисом; кирпич из адвокатской конторы Авраама Линкольна в Спрингфилде; пара боксерских перчаток Мухаммеда Али; картина Теда Кеннеди с изображением береговой линии Кейп-Кода, которую он прислал мне в подарок после того, как я полюбовался ею в его кабинете. Но когда облака разошлись и солнечный свет забрызгал окно, я переместился на террасу патио, расположенную прямо перед столовой — прекрасное, уединенное место с живой изгородью и насаждениями с одной стороны и небольшим фонтаном с другой.

Я принесла стопку записок, чтобы прочитать, но мысли все время уходили в сторону. Я только что объявил, что буду баллотироваться на перевыборы. Это была формальность, вопрос подачи документов и съемки короткого видеообращения — разительный контраст с тем пьянящим, холодным днем в Спрингфилде четырьмя годами ранее, когда я объявил о своей кандидатуре перед многотысячной толпой, обещая принести надежду и перемены. Казалось, что это было