– При чем тут любовь? – Оля чуть не закричала. – Она тебя купила комфортом и заботой, подает тебе чай с тепленькими гренками, а за это через десять лет она будет жена академика, генерального конструктора. Гранд-дама! Ради этого стоит постараться. И если ты ей начнешь изменять направо и налево, она тебя простит. Вернее, не заметит.

– Ты полагаешь? – серьезно спросил он.

– Уверена. А ты что, ей не изменял? Ты ведь сам сказал: «в меня иногда влюбляются умные женщины». Так я и поверю, что ты ни разу не попользовался. А она ничего не замечала. И правильно! У нее тоже есть цель жизни и забор вокруг головы, как у тебя, два сапога пара. Что же. Все честно. Честный обмен. Услуга за услугу! Или ты сейчас скажешь, что любишь ее?

– Да ничего я не скажу. Поговорили, спасибо. И вообще, хватит философствовать, надо просто жить и дело делать.

– Просто жить, – сказала Оля. – Она умеет жить, ты тоже более-менее, вот вы вместе, и вам хорошо. А я? А что я?

Зазвонил телефон, Алексей снял трубку.

– Да? Да, заказывали. Вы откуда едете? Да, понятно, – повесил трубку. – А ты? – Он повернулся к Оле. – Ты, во-первых, умная.

– Подумаешь, прочитала десять лишних книг.

– Ты красивая.

– Я? Ты выйди вечером на улицу Горького.

– Что, я уговаривать тебя должен? Ты талантливая молодая художница. Вот Лиза носит твой браслет, и все интересуются. Очень хорошая работа.

– Я? Художница? Да еще талантливая? Ты пойди на любую выставку, там куча таких художниц ошивается, копейка бублик, рупь пучок! Что я делаю? Дешевку и дрянь. Бездарные колечки и браслетики, пусть они даже кому-то нравятся, пусть они даже симпатичненькие, но это же не имеет никакого отношения к искусству, никакого! Как мне пусто и скверно, Алеша. Жить и каждый день помнить о своей бездарности. О своей никчемности. Жить и помнить, что на свете жили Роден, Майоль, Бранкузи, а Генри Мур и Джакомо Манцу еще живы… Мне стыдно, что я называюсь тем же словом, что и они. Скульптор, боже мой. А о чем я думаю? Ни о чем. В голове ни одной умной мысли и поговорить не с кем… К маме не подступишься, тебя я вижу вообще раз в полгода.

– Поговори с дворничихой Жанной, – сказал Алексей. – Она научит уму-разуму.

– Я так и знала, что ты это скажешь! – крикнула она и чуть не заплакала.

– Прости. Пойдем, такси уедет.

– Ну скажи мне что-нибудь, скажи!

– Ольга! Поздно. В смысле, время позднее. – Он вышел в прихожую.

– А вдруг я тебе наврала? А вдруг я вовсе ничья не дочка?

Алексей вернулся:

– Успокойся. Хватит.

– Я ничья не дочка, я на улице росла, меня курица снесла, все это сказки про Сергея Васильевича Перегудова, подростковые фантазии, так что никакого кровосмешения, ни морального, ни тем более нормального! Я принимаю ваше предложение, Алексей Сергеевич, тем более что и мама ваша согласна и даже очень за… – Она подошла к нему, обняла его. – Как тебе везет, наследник Перегудова. Раз в жизни захотел поступок совершить, а вышла шутка. Опять повезло!

– Знаешь что?!

– Знаю, знаю! – воскликнула Оля с насмешливым пафосом и даже воздела правую руку над головой. – Ты же конструктор секретной техники! Ты совершаешь поступки за письменным столом! В крайнем случае на полигоне… Мало, мой хороший, мало! Зачем ты Лизу предал? За что? Чем она виновата, что ей такое чучело досталось? Ты сегодня, когда мне в любви объяснялся, предложение делал, звал прямо сейчас лететь в Минск в какую-то там гостиницу в номер люкс с фикусом и роялем, то есть прямо в постель звал, прямо вот сразу в секс, ты нарочно надо мной издевался или жену свою бросал?.. А я? Зачем я маму оставила одну сегодня, в такой день, мы же хотели посидеть, я цветы купила к папиному портрету – и убежала. Зачем я тебе все выложила? Зачем мы все время мучаем друг друга, сколько всего кругом, столько дел, а мы мучаем, мучаем, мучаем…

Обняла его и уткнулась лбом в его плечо.

– Сейчас. – Алексей погладил ее по голове. – Сейчас я отпущу такси, поговорим спокойно.

– Не надо. Что ты мне расскажешь? Про трудную жизнь и тяжелый характер? Брось.

– Тогда поедем.

– Лучше давай я одна поеду, а ты потом. Ты ведь умеешь вызывать такси. Только ты все равно приезжай к нам. Ко мне. Обещаешь? Точно?

Он кивнул, довел ее до двери, отпер два замка.

Ольга шагнула в полумрак лестничной клетки. Нажала кнопку лифта. Не отозвалось.

– Иногда по ночам выключают, – сказал Алексей, стоя в дверях. – Спускайся, я подожду. А потом тебе из окна помашу. Маме привет. Дураки мы, гостинцев не собрали… Вон тут сколько всего. А то давай? Маме отнесешь. Или коньяк возьми вот этот, «сюперьёр». Тут ноль семь, а мы только чуточку отпили. Пригласишь ребят, они офигеют. Еще три минуты, дашь таксисту пятьдесят копеек сверху… Да, у тебя деньги есть?

– Нет, – сказала Оля. – В смысле, гостинцев не надо. Коньяк не надо. А деньги есть.

14.

Оля вышла на лестницу, обогнула зарешеченную по старинке колонну лифта, спустилась на один марш и вдруг вскрикнула и взбежала обратно.

– Что такое? – отозвался Алексей, который еще не успел закрыть дверь квартиры.

– Там человек… – сказала Оля. – Там. – Она показала рукой. – Сидит.

Алексей несколько секунд думал, надо ли снять тапочки и надеть туфли. Но потом решил, что не надо.

Это оказалась Тоня.

– Погоди, – сказал Игнат. – А как она вошла без домофона? Или она знала код?

– Господи! – вздохнула Юля. – Год-то какой? Восемьдесят четвертый! Тогда не было никаких домофонов и кодовых замков. А дом был хоть академическо-министерский, но не охраняемый. И даже без лифтера, без консьержа, представь себе.

Тоня сидела на ступеньках, подложив под себя сумочку и обхватив колени руками. Она поздоровалась с Олей. Оля, наверное, подумала: как странно, что эта некрасивая сорокалетняя тетка – ее сестра по отцу. А может, ничего не подумала, потому что уж очень много всего было сегодня вечером. Алексей велел Оле ехать домой, а Тоню пригласил зайти. Она немного поупиралась, но он сказал, что Римма Александровна уже спит.

Пришли. Положил ей салата и ветчины, налил вина. Тоня сказала, что Ярослав Диомидович умер; ей позвонил его адъютант. И еще сказала, что она от него беременна. Она работала медсестрой в Кунцевской больнице Четвертого управления. Ее Алексей туда устроил. Ярослав ее знал с детства, еще до того времени, когда Сергей Перегудов ушел от ее мамы Валентины Михайловны к матери Алексея, к Римме Александровне. Потом они не встречались и вот увиделись год назад примерно, Ярослав там лежал на обследовании. Он уже был вдовцом. Ему было за шестьдесят, он же двадцатого года. Обещал, что распишутся, что пропишет ее к себе – у него шикарная квартира на Смоленской набережной. Но не успел. Жалко, конечно. Но ничего. Залетела ворона в высокие хоромы. Не жили хорошо, и начинать не надо. Ничего. Она привыкнуть не успела. Год всего прожили. Если можно так выразиться, конечно.