— Раньше и трава была зеленее, — серьезно заметил я.

— Чего? — нахмурил брови Игнатий Севастьянович.

— А молоко и кефир вы в магазине «Изобилие» берете? — не стал я повторяться.

— А где ж еще?

— Ну, мало ли в вашей округе магазинов продовольственных имеется.

— Немало, — согласился Копылов. — Да только в «Изобилии» хоть все продукты и говенные, зато всегда свежие. Это надо отдать им должное. Марку держат. И дешевле они, чем в других магазинах.

— А девятого августа вы что пили, кефир или молоко? — спросил я.

— Молоко, — ответил Игнатий Севастьянович. — Последнюю упаковку кефира одна толстуха передо мной взяла. Не драться же мне с ней.

— Верно, не драться… После молока вас и скрутило, так? — предположил я.

— Так, — ответил Копылов, слегка поморщившись.

— А почему «Скорую» в таком случае не вызвали? — поинтересовался я. — Отравление ведь было острым. Можно было и Богу душу отдать.

— Можно было, — задумчиво проговорил Игнатий Севастьянович, — только я не особо был бы против…

— А чего так?

— Так терять-то мне все равно нечего… Думаешь, мне этот диван с пружинами жаль терять? Или вон тот доисторический телевизор? Нет, не жаль! А нового мне уже ничего не купить. Да и не нужно мне уже ничего. И потом, все хорошее, что должно было случиться со мной в моей жизни, давно случилось. Теперь если что и приключится, так исключительно плохое. Ну, и на хрена мне держаться за такую жизнь? Говоришь, почему к врачам не обратился? — Игнатий Севастьянович криво усмехнулся. — Ну, увезли бы меня в больницу, и что дальше? Думаешь, кто-то стал бы волноваться о моем здоровье? Да никому я там не нужен. Узнали бы, что пенсионер, так и лечить бы не стали. Только деньги из меня вытягивали бы на лекарства всякие дорогущие да иностранные, которые мне якобы жизненно необходимы, болячки бы разные нашли, каковых у меня и нет… А как все деньги вытянут, то сразу и выпишут. Мол, ступай себе, старый. Подыхай дома! Но вылечить ни от чего не вылечили бы. Да и нет, парень, от старости лекарства. — Копылов снова взглянул на меня и добавил: — Лет через тридцать сам поймешь, о чем я тебе сейчас говорил. Правда, через тридцать лет все еще хуже будет, чем сейчас… Намно-о-ого хуже. Ох, не завидую я тебе, парень…

Что-то в этих словах Копылова, конечно, было. Какая-то выстраданная правда, от которой веяло полной безысходностью и абсолютной безнадегой. И я, чтобы побыстрее закончить с пенсионером и свалить из его душной квартиры и от него самого, задал Игнатию Севастьяновичу главный вопрос:

— Скажите, нет ли среди ваших знакомых и родных девушки среднего роста лет двадцати — двадцати пяти?

— Нет, — ответил Копылов, — один я, как перст…

— Спасибо, — кивнул я.

И мы со Степой быстренько от него свалили…

* * *

Женщина, что позвонила в телекомпанию после первой моей передачи, посвященной групповому отравлению жителей Измайлова, оказалась миловидной дамой лет тридцати пяти с копной мелко вьющихся каштановых волос. Звали кудрявую даму Эмилия Карловна Кешнер. Когда мы позвонили и предупредили, что уже едем к ней, она искренне обрадовалась. Сказала, что давно ждет нас и что уже испекла к нашему приезду шарлотку с яблоками. Поэтому, когда мы приехали к ней на 2-ю Прядильную, нас ждал стол, на котором стояла бутылка белого «Шабли», ваза с фруктами, объявленная ранее шарлотка с яблоками и конфеты «Ферреро Роше» в розовой коробке в форме сердечка.

— Прошу к столу, — пригласила нас со Степой Эмилия Карловна. — Вы устали, с работы, так что немного перекусить и отдохнуть вам будет нелишне. К тому же вы — гости, причем, с телевидения, а такое случается не часто. Со мной, например, такое впервые. Для меня ваш приход — это настоящее событие…

— Вы называете это перекусить? — не без иронии спросил я, указав на изысканный стол. Пожалуй, такое убранство встречается только на Новый год.

— Да, я называю это перекусить, — улыбнулась Эмилия Карловна. — Знаете, мы каждый день так питаемся.

— Остается только позавидовать… Может, сначала сделаем дело, — предложил я, — а перекусим и отдохнем потом?

— А давайте, вы будете разговаривать прямо за столом, — заговорил вдруг обычно молчаливый Степа. — В непринужденной обстановке, так сказать. А я буду вас снимать…

— А вы не голодны? — посмотрела на моего оператора Эмилия Карловна.

— Ну… я… потом. После съемок, — уклончиво ответил Степа.

— Как скажете, — снова улыбнулась Кешнер. — Только дайте мне несколько минуточек…

Она прошла в другую комнату и через несколько минут вышла. Наверное, она что-то поправляла в своей прическе и макияже, чтобы выглядеть перед камерой лучше, но я каких-либо изменений в ее облике не заметил.

Мы выпили по бокалу вина (Степе я этот процесс запретил снимать) и приступили к чаю с шарлоткой. Вот теперь, за чаем, можно было начинать беседу на камеру. И я задал первый вопрос:

— Чем, по-вашему, вы отравились?

— Молоком, — ответила Эмилия Карловна. — Девятого августа я проезжала по Измайловскому бульвару, дома у меня не было молока, и я остановилась у магазина «Изобилие», поскольку слышала, что там всегда свежие молочные продукты. Купила два пакета молока жирностью полтора процента и поехала домой. Сделала себе легкий молочный суп и… все.

— Все — это что? — спросил я.

— Это тошнота, рвота, головокружение, онемение кончиков пальцев… — сказала Эмилия Карловна, опустив из вежливости слово «понос». Впрочем, представить такую даму, как Кешнер, поминутно бегающую в туалет, было действительно трудно…

— А почему вы не обратились к врачам, когда… это с вами случилось?

— Знаете, я стараюсь вообще избегать врачебной помощи, — слегка поморщилась Эмилия Карловна.

— Что, не доверяете врачам? — поинтересовался я.

— Не то чтобы не доверяю, — немного подумав, ответила Эмилия Карловна. — Просто то, что они мне советуют делать, какие лекарства выписывают, ну, все это я знаю и сама. А потом, эти хождения по поликлиникам, ожидание, когда до тебя дойдет очередь или когда тебя вызовут, наглость пытающихся попасть к врачу без очереди, нетерпеливые, страдающие или попросту злые лица больных перед врачебным кабинетом… Все это как-то угнетает и накрепко отбивает желание обращаться за врачебной помощью. Вы меня понимаете? — посмотрела она мне в глаза.

— Еще как понимаю, — кивнул я. — Вы рассуждаете почти как мужчина. Мужчины ведь особенно не любят ходить по врачам.

— А я и должна была родиться мужчиной, — мило улыбнулась Эмилия Карловна. — Родители ждали мальчика и даже загодя придумали для него имя — Эмиль. А родилась я, девочка, которую ничего не оставалось делать, как назвать Эмилия.

— Красивое имя. Необычное.

— Это так.