Розанов никогда не видел такой «удивительной женщины». Ее любимым образом в литературе и мифах была Медея, когда она из-за измены Язона убивает детей. Она была нереализованным героическим типом «исторических размеров» и в другое время «наделала бы дел». Но в Брянске она безвременно увядала.

«Меня она никогда не любила и всемерно презирала, до отвращения, — вспоминал Розанов. — И только принимала от меня „ласки“. Без „ласк“ она не могла жить. К деньгам была равнодушна. К славе — тайно завистлива. Ума — среднего, скорее даже небольшого». С нею никто не спорил никогда, просто не смел. Всякие возражения ее безумно оскорбляли. Она «рекла», и все слушали и восхищались «стилем».[87]

Василий Васильевич горько переживал все ее «фанаберии»: «Бедная моя Поленька! Бедная моя Поленька!!.. С тобой что-то случится», «ты — умрешь», «у тебя рак будет», «ты бросишься под рельсы». И сколько раз, тоскуя, он с фонарем отыскивал ее ночью в Брянске, когда она беспричинно уходила из дому.

Кончилось тем, что уже 43-х лет (возраст для женщины в понимании тех лет весьма преклонный) она влюбилась в студента Гольдовского, прелестного юношу, гостившего у них в Брянске. Влюбилась безумно «последнею любовью». А он любил другую — прелестную поповну. Его одно неосторожное письмо к Василию Васильевичу с бранью на Александра III она переслала жандармскому полковнику в Москве, и студента «посадили», да и Розанова стали жандармы «тягать на допросы».

Мачеху студента, свою подругу Анну Осиповну Гольдовскую (урожденную Гаркави), она обвинила перед мужем в связи с пасынком и потребовала от Василия Васильевича, чтобы он своему другу-ученику писал «ругательские письма». А когда Розанов отказался («Что ты, безумная»), то она бросила его. «У меня не было спокойствия к ней, — замечает он. — Надо было бы ей показать „кнут“ — и, в сущности, она стала бы „в стойло“. Такие люди — истязают, если их кто-нибудь не порет».

Когда она уехала во второй раз и окончательно, прожив с Розановым в Брянске почти пять лет и отказавшись дать развод, он глубоко переживал за нее: «Я, помню, встал (после обеда спал) и начал умываться — и слезы градом-градом посыпались у меня. „Бедная моя Поленька! Бедная моя Поленька! Кто же спасет тебя, кто же будет оберегать тебя!“»

Довольно подробно рассказывается об Аполлинарии Сусловой и ее молодых годах в книге «Достоевский в изображении его дочери Л. Достоевской». Свидетельство это носит явно неприязненный характер, но и сквозь эту недоброжелательность проглядывают истинные черты Сусловой, которые привлекли Достоевского.

«Любовь, какою пользовался Достоевский у студенчества, привлекла внимание к нему одной молодой девушки по имени Полина N. Она представляла собой тот особый тип „вечной студентки“, существующий исключительно в России».

В то время в России еще не существовало высших женских учебных заведений. Женщинам разрешалось временно посещать университет вместе с молодыми людьми. Полина приехала из провинции и жила на деньги, присылавшиеся ей родителями. Каждую осень она записывалась в университет как студентка, но лекций никогда не слушала и экзаменов не сдавала. Она усердно посещала литературные чтения, кокетничала со студентами, посещала их на дому, мешала молодым людям работать, подстрекала их к выступлениям, заставляла их подписывать протесты, принимала участие во всех политических манифестациях, маршировала во главе студентов, носила красный флаг, пела «Марсельезу», ругала казаков и обращалась с ними вызывающе, била полицейских лошадей, была со своей стороны бита полицейскими, проводила ночь в арестантской и по возвращении в университет ее торжественно носили на руках, как жертву «ненавистного царизма».

Полина присутствовала на всех балах, на всех студенческих литературных вечерах, танцевала на них, рукоплескала, разделяла все новые идеи, волновавшие молодежь. В то время была в моде свободная любовь. Молодая и красивая Полина усердно не отставала от времени, переходила, служа Венере, от одного студента к другому и думала, что таким образом служит европейской цивилизации. Убедившись теперь в успехе Достоевского, она поспешила разделить новую страсть студентов. Она вертелась около Достоевского и всячески угождала ему. Достоевский не замечал этого. Тогда она написала ему объяснение в любви.

«Письмо было найдено среди бумаг моего отца, — продолжает дочь Достоевского, — оно написано просто, наивно и поэтически. По первому впечатлению — перед нами робкая молодая девушка, ослепленная гением великого писателя. Достоевский был тронут письмом Полины».

В конце своей записи о «любовной истории» отца дочь Достоевского поминает и Розанова, не преминув (по женскому нраву) прибавить Сусловой лишний десяток лет: «Пятидесяти с лишним лет от роду Полина N вышла замуж за двадцатилетнего студента, великого почитателя моего отца. Этот юный энтузиаст, впоследствии ставший выдающимся писателем и журналистом, не мог утешиться, что ему не довелось лично знать Достоевского; поэтому он решил хоть жениться на той, которую любил его любимый поэт. Легко можно представить себе, как должен был кончиться столь необычный брак».

Действительно, брак оказался неудачным. Полина создала жизнь мучительную, презирала работу Розанова над его первой философской книгой «О понимании». Много лет спустя Розанов вспоминал о женитьбе на Сусловой как об «ужасном несчастье»: «Прямо огненная мука, позор, унижение. 1-ая жена моя какая-то „французская легитимистка“, на 18 лет меня старше, талантливая, страстная, мучительная, я думаю — с психозом, который безумно меня к ней привязал. Разошлись в момент выхода „О понимании“ (1886)»[88]. Как видим, политические симпатии Полины, распевавшей когда-то «Марсельезу» и бунтовавшей вместе со студентами, сильно изменились к тому времени, когда ей встретился Розанов.

«Тяжелой старухой» назвала первую жену Розанова другая женщина — Зинаида Гиппиус. Вместе с тем, рассказывая о «страшном характере» Сусловой, Гиппиус замечает: «Никогда Розанов не сказал об этой своей жене слова с горечью, осуждением или возмущением. В полноте трагическую историю его первого брака мы знали от друзей, от Тернавцева и других; впрочем, и сам Розанов не скрывал ничего и нередко, подолгу, рассказывал нам о жизни с первой женой. Но ни разу со злобой, ни в то время — ни потом, в „Уединенном“. А уж, кажется, мог бы. Ведь она не только, живя с ним, истерзала его, она и на всю последующую жизнь наложила свою злую лапу»[89].

Когда Гиппиус и Мережковский возвращались в 1902 году из поездки за Волгу к раскольникам (к «Китеж-граду» на Светлом озере), то в Нижнем Новгороде им показали дом в переулке у Варварской улицы, где жила «злая старуха» — Аполлинария Прокофьевна, поселившаяся затем в Крыму. «Такая злая, прямо ужас. Ни с кем не может жить, и с мужем давно не живет. Взяла себе, наконец, воспитанницу… Так можете себе представить, воспитанница утопилась. Страшный характер», — как рассказывали соседи Сусловой по Нижнему.