— Увы. Я иголку в жизни не держал.

— А попробовать не хотите?

— Пожалуй, обойдусь.

Даже конец мира не вызвал бы у меня столь же разочарованного вздоха как его отказ.

Оставив меня заниматься экипировкой к нашему «визиту», Алеис отправился на разведку.

Постирушка заняла целый час. После третей смены воды, я поняла, что больших успехов мне не добиться. Все что удалось, это из буро-пятнистой, сделать одежду равномерно бурой. Пойдет. Переусердствовать тоже нельзя, не то, в общей массе замызганной прислуги, будем как оперная пастушка в розовом с рюшами платьишке, гоняющая украшенным бантом посохом стадо грязных баранов.

Развесив «туалеты» по всей комнате для просушки, я решила выйти «в люди» — посидеть в общем зале, послушать о чем говорят. Еще на лестнице до меня донесся тихий перебор струн и негромкое пение, показавшееся мне смутно знакомым. Ну-ка, ну-ка. Знаю я парочку менестрелей, а этот голос и вовсе навевает кой-какие воспоминания. Я заспешила вниз.

Так и есть! За центральным столом, низко склонившись над лютней, почти завесив ее своими длинными черными волосами, сидело самое большое разочарование нашего деревенского кузнеца — его старший сын Огал.

Этот парень был явлением воистину уникальным. Начать с того, что на менестреля он был похож как дикий медведь на комнатную собачонку благородной леди. Под два метра ростом, с размахом плеч, лишь немного ему уступающим. Когда в свою бытность подмастерьем кузнеца ему доводилось с отцом выбираться в город, вербовщики пускали слюни при виде его могучего телосложения. Но батяня был бдителен и оттаскивал чадо за одно из развешанных тем ушей, подальше от очередного армейского зазывалы, искушающего неокрепший разум заманчивыми перспективами спасения принцесс и заполучения в собственность прекрасных дворцов, в обмен на краткосрочную (лет двадцать) службу на благо сюзерена. И все же, самую фатальную ошибку в воспитании отпрыска, совершил именно кузнец. Решив, что образованность пойдет на пользу делу и поможет найти клиентов в высших кругах, он отправил сына учиться грамоте к деревенскому жрецу. На его беду, двухметровый детина Огал оказался очень впечатлительным. Научившись складывать буквы в слова, он открыл для себя мир удивительных историй и волшебных сказок. Перечитав все книги, что были у жреца, Огал добрался до библиотеки моей мамы. Здесь он обнаружил несколько томиков стихов и — пропал. Поэзия сразила его в самое сердце, начисто отбив здравый смысл. Когда кузнец опомнился, было поздно — Огал заболел стихами. Перечитав все, до чего смог добраться, он сам взялся за перо. Следствием чего, стало повальное «вымирание» деревни, стоило только бедняге поэту замаячить на горизонте. Часами слушать его плохо срифмованные вирши о любовных муках, своими симптомами смахивающие на желудочные колики, желающих не было. Чем больше затягивала поэзия, тем меньше времени мученик искусства уделял своим обязанностям в кузнице. Осознав весь ужас совершенного им воспитательного промаха, кузнец принялся рьяно исправлять ситуацию. Увы. Не помогло даже универсальное средство внушения правильных ценностей — хворостина. Правда, в случае с сыном кузнеца ее заменил дрын весьма солидных размеров, но даже к его гласу доморощенный рифмоплет остался равнодушен. Тогда был применен другой способ отвлечения несознательной молодежи от бредовых идей. Папаня загрузил дитятко работой. Но Огал не сдался. Он продолжал творить. Иногда по ночам, но чаще во время работы: раздувая меха или долбая молотом. Случалось, так увлекался сложением очередной оды в честь местной флоры (цветочки и кустики присутствовали в каждом творении без исключения), что напрочь забывал про дело. Испорченных им заготовок хватило бы на десяток бестолковых учеников. Батяня всякий раз приходил в ярость, а местные получали возможность насладиться видом разгневанного кузнеца, гоняющего непутевое чадо оглоблей по деревне. Следующим стратегическим шагом по возвращению блудного сына на путь истинный, стала его женитьба. Кузнец здраво рассудил, что необходимость содержать жену, отвратит мечтателя от глупых идей и заставит заняться настоящим делом. Видимо поэтому, в невесты выбрали девицу поупитаннее — чтобы труднее прокормить было. Огал не стал возражал против женитьбы, напротив, принялся со всей страстью ухаживать за нареченной, посвящая ей дифирамбы собственного производства. Не прошло и варда, как девица послала подальше и жениха и его папашу. Невеста оказалась безнадежно глуха к прекрасному и не оценила вдохновенного сравнение своих женских прелестей с сочными копченными окороками. А уж иносказательное уподобление страсти возлюбленного «упыриной жажде крови» и вовсе расценила как признание им, своих нестандартных гастрономических пристрастий. Прикинув, что лучше уж всю жизнь в девках проходить, чем рано или поздно стать главным блюдом на столе супруга, девица решила отказаться от перспективы такого семейного счастья. Указав женишку на дверь, невеста на этом не остановилась, а сообщила всей округе о несоответствии возраста Огала его умственному развитию, выразившись всего одной фразой: «Он полный идиот и извращенец!». После такой характеристики, других кандидаток на роль супруги «идиота и извращенца» отыскать стало практически невозможно. Слухи расползлись даже по соседним деревням. Коварный отец приуныл. Пока он измышлял другие способы повлиять на дите, используя в качестве стимулятора фантазии универсальное народное средство — самогон, случилось страшное. В деревню забрел бродячий менестрель. Дитятко, тихо мирно кропавшее стихи для собственного удовольствия, узрело, что этим еще и на жизнь зарабатывать можно, а если повезет — то и славу сыскать. Пока папа в пьяном угаре жаловался всем на неразумную молодежь, эта самая молодежь собрала пожитки и ломанулась к менестрелю просится в ученики. Тот окинул взглядом фигуру просителя и согласился, даже не прослушав его, что и понятно: с этакой оглоблей не пропадешь. Даже если таланта не обнаружиться, можно на подсобных работах использовать. И спокойнее с ним — супротив такого быка не всякий попрет, это вам не щупленького менестреля обидеть. Так и ушли вдвоем.

Огал тогда только со мной и попрощался. Я единственная, кто его потуги на творчество слушал и не плевался. С тех пор уже почти шесть лет прошло.

Лютня в богатырской длани Огала казалась детской игрушкой. Но играл он на ней вполне прилично. И голос его оказался для барда подходящим. Даже раньше, когда он в деревне на праздниках пел, девки аж млели, а после уроков у менестреля и вовсе заслушаться впору.

Я подкралась на цыпочках сзади и попыталась прикрыть его глаза своими ладошками. Ага, еще бы под патлами их найти, глаза те. Огал сграбастал обе мои ручонки одной своей.

— Даська, ты уже освободилась?

Даська? А наверное Дасила, кажется так зовут здешнюю служанку. Ай-яй, Огал, да она же тебе в мамы годиться. Впрочем, положение обязывает… Это ж какой позор менестрелю, если он хоть одну юбку пропустит! А если в ней сморщенная что сморчок старушенция с кучей правнуков, значит — не повезло. Но от обязанностей это никоим образом не освобождает. Да, тяжелая у них жизнь. Так ведь никакого здоровья не хватит.

Не убирая рук, я склонилась туда, где по моим прикидкам должно было быть его правое ухо и пошептала.