внизу, вид с горы Митридат был потрясающий — голубое небо без облачка отражалось на голубой поверхности, на которой словно пенистыми волнами вздувались корабельные паруса.

— Я ведь за топор не зря хватаюсь — поганое это ремесло — быть правителем огромной державы, к тому же с дикими нравами. Тут только головы рубить остается — а если не будешь этого делать, то тебя самого зарежут, а все дела твои похерят! А ведь я не один перемен хочу — ты думаешь «потешные» со мной ради богатства? Так за него жизнь не кладут на поле брани, и лишения не переносят. Они мои единомышленники, я любому доверять могу, жизнь свою их верности вручаю!

— Это я вижу своими собственными глазами, Петр Алексеевич, потому и помогаю в делах твоих. Другой должна быть Россия, совсем иной. И может это погибшее Тмутараканьское княжество, основанное легендарным воителем, князем Святославом, и снова ставшее русским, станет той точкой опоры, что изменит мировую историю. Только на таком фундаменте надо наше царство поставить, чтобы тысячелетия пережило. Но как, прости, тут этого я не ведаю, моих знаний просто не хватает. Но нужно чтобы каждый житель идеей такой проникся, лишь бы она потом к 69 на 69 не была сведена, как в моем мире, вот где все сбрендили.

— Ты каждый раз ухмыляешься, когда цифири года от сотворения мира тебе называют, — Петр впился в него взглядом, — что это тебя так веселит, мастер, неужто цепляет?!

— Если я тебе расскажу, что у нас творится, ты просто не поверишь. Сочтешь, что выдумки это злостные!

— Ты за меня не решай, рассказывай, а я послушаю. Интересно ведь, как в будущем живется и что там происходит.

— Хочешь узнать, но тогда слушай…

Павел никогда таким молодого царя не видел — узнав, что такое «69», и как этим способом «забавляются», глаза из орбит у «шкипера» вылезли, и такой отборной ругани он от молодого монарха никогда не слышал. Пожалуй, таким потрясенным самодержец никогда не был — выругавшись от души, и побесновавшись, Петр сейчас сидел и курил.

— Такое не придумаешь даже спьяна, сие что ты рассказал есть правда, таковой я ее и воспринял. Подобные нравы погубили «первый Рим», за ним «второй», и вот теперь принялись за «третий» — Содом и Гоморра. Нет, такое будущее допускать никак нельзя, вы там одурели просто, с жиру беситесь, с ума сбрендили. Тьфу, срамота великая!

Царь перевел дыхание, видимо, от сердца отлегло. И неожиданно рассмеялся, однако больше наигранно, чем искренне.

— Хотя понимаю, почему ты «цифирь» эту называл — сам таким же себя почувствовал, когда Таганрога не увидел. Ладно, повеселились и будет. Дела иные грядут — теперь все от посольств наших зависит. То, что совместно против турок выступим, в том не сомневаюсь — император ромеев понимает, что турки с его Понтом сделают. Вот только стоит ли нам его спасать?!

— Стоит, Петр Алексеевич, еще как стоит. Трапезунд единственный серьезный союзник…

— Это я и так понимаю, что за Понт стоит драться. Я императора имел в виду, сыновей его, знать! Никчемные они людишки, раз империю прос..ли и друг другу на помощь не приходили. Народ свой до того довели, что смерды басурман как избавителей встречали. Я ведь тоже кое-что читал, а не только в мастерских работал. Да и бояре меня многому научили, чего скрывать. В их своевольстве и корыстолюбии гибель держав многих, и у нас ведь «семибоярщина» страну полякам предала, христопродавцы.

— У нас «семибанкирщина» была, та еще лавочка, — Павел пожал плечами, и осторожно спросил:

— Тебя что-то тревожит, государь?

— Не верю я ромеям, руки целовать будут, на колени падать — а при удобном случае предадут, али отравят, или в спину ударят.

— Избавиться от них хочешь? Хм, а пожалуй тут ты полностью прав. С такой «элитой» и врагов не нужно, они их заменят. Но тут сильно думать надо, Петр Алексеевич — «убрать» их всех необходимо, но чужими руками, а если это сделают османы, то совсем хорошо. Но будет еще лучше, если они тебя своим государем признают, тогда все вопросы отпадут. Ты с боярами то говорил по этому поводу?

— Да есть у них одно предложение…

Глава 22

Тысячеверстной полосой, занимая большую часть южного побережья Черного моря, протянулись величественные и красивые Понтийские горы. Западная их часть, а также центральная — Джаник — относительно невысоки, проходимы, а оттого с древности были густо заселены народами, главным из которых стали понтийские греки. А вот восточную часть именуют Качкарскими горами, что вместе с Лазистанским хребтом составляют единое целое из высоченных массивов. Вершины в три версты и больше высотой, на которых даже в июле не тают ледники,

Здесь издавна жили греки, тот же Синоп известен как родина философа Диогена. Но шли века за веками, сменились тысячелетия — и неожиданно казавшаяся незыблемой могущественная империя ромеев канула в лету.

Первый смертельный удар ей нанесли крестоносцы, отправившиеся на отвоевание «гроба господня» в Иерусалим, два с половиной века тому назад, но неожиданно оказавшиеся под стенами христианского Константинополя. В столице они устроили резню, и правили добрую половину столетия. Ромеи с таким раскладом не смирились — на востоке, с центром в городе Никея они воссоздали на небольшом куске территории свою империю, в противовес Латинской, с династией Палеологов. Вот только в Понте, на территории фемы Халдии, была совсем иная точка зрения — там появилась еще одна вполне законная и легитимная империя ромеев, но только с династией Комниных во главе, принявших наименование «великих».

Вот так вместо одной христианской империи появились сразу целых три, враждовавших друг с другом на радость соседствующих с ними магометан. Однако в самом Константинополе «латиняне» удерживались чуть больше полувека, пока не были изгнаны в 1261 году греками и пришедшими к ним на помощь венецианцами. Император Михаил Палеолог, носивший восьмой номер, торжественно въехал в столицу, вот только вернуть под контроль западные земли не смог — болгары и сербы решили жить самостоятельно, а на греческих землях остались «латинские завоеватели», не желающие уходить с Балкан, и чувствующие себя тут вполне комфортно.

Но неожиданно, вроде совсем недавно, и столетия не прошло, привычная картина жизни кардинально изменилась — пришли турки. И началось такое, что хоть «святых» выноси, так как стыда и совести здешние христианские феодалы давно лишились, так закабалив зависимых от них крестьян, и обложив