— Разумеется, вы понятия не имеете, кто мог украсть вашу машину? Вы вынули ключ?

— Нет, я всегда кладу ключ в отделение для перчаток. При моей рассеянности это единственное средство не потерять его.

Мегрэ то и дело прислушивался к шуму в коридоре; со стороны могло показаться, что допрос он ведет нехотя, для проформы.

Голлан этого явно не ожидал.

— Теперь я могу вернуться к своей даме? Я ведь пригласил ее поужинать вместе, — спросил он уже более мирным тоном.

— Подождите еще самую малость. Боюсь, что вы мне очень скоро понадобитесь.

Тут Мегрэ услышал шаги в коридоре, потом в соседней комнате открыли дверь, захлопнули ее снова, и за стеной зазвучал молодой женский голос.

(Этот вечер остряки управления окрестили потом «часами открытых дверей».) — Жанвье, зайди ко мне. Я выйду на минутку, а ты составь компанию мосье Голлану. Предложи ему перекусить — вот пиво, бутерброды. Ведь мы сорвали ему ужин…

…Несколько инспекторов, которых Мегрэ на всякий случай задержал на работе, и сам герой дня Лагрюм украдкой поглядывали на очаровательную девушку в синем костюме, которая, в свою очередь, смотрела на них во все глаза.

— Вы комиссар Мегрэ, да? Я видела вашу фотографию в газетах. Он умер?

Скажите мне сразу…

— Нет, нет, мадемуазель Ожье. Он тяжело ранен, но врачи надеются его спасти.

— Это он рассказал вам обо мне?

— Нет, говорить он еще не может и не заговорит раньше чем через два-три дня. Пройдемте ко мне, мадемуазель.

Он провел ее в небольшую комнату в конце коридора и плотно прикрыл за собой дверь.

— Надеюсь, вы понимаете, что дорога каждая минута. Поэтому обо всех подробностях расскажете потом. А сейчас я задам вам лишь несколько вопросов.

Это вы сообщили инспектору Лоньону, что в доме напротив не все ладно?

— Нет. Я ничего не замечала. Видела только, что в ателье у них часто горел свет по вечерам.

— Как и где вы познакомились с Лоньоном?

— Инспектор остановил меня как-то на улице по дороге домой. Сказал, что знает, где я живу и что ему очень нужно провести два-три вечера в моей квартире, последить кое за кем из окна. Он тут же показал мне полицейский значок и служебное удостоверение. Я ему не сразу поверила: чуть было не позвонила в полицейский участок.

— И что же вы решили?

— Мне стало его жаль. У него был такой несчастный вид. Он сказал, что ему всю жизнь не везло, но что теперь он напал на крупное дело и все может измениться, если я ему помогу.

— Он сказал вам какое?

— Потом сказал.

— Вы остались с ним дома в первый вечер?

— Да, мы вместе постояли в темноте у окна. Занавески в ателье напротив не сходятся, и время от времени мы видели в полосе света человека с палитрой и кистью в руках.

— Во всем белом? С чалмой из полотенца на голове?

— Да. Я еще засмеялась и сказала, что он похож на привидение.

— Вы видели, как он рисовал?

— Один раз. В тот вечер он поставил мольберт как раз напротив того места у окна, где расходились занавеси, и рисовал прямо как одержимый.

— Что значит «как одержимый»?

— Не скажу точно почему, но мне показалось, что он безумец…

— Кого-нибудь еще вы видели в ателье?

— Да, женщину.

— Высокую брюнетку?

— Нет, нет, не мадам Йонкер. Ее бы я узнала.

— А самого Йонкера вы видели?

— В ателье нет. Один раз я заметила там какого-то лысого мужчину средних лет.

— Что же произошло вчера вечером?

— Легла я рано, как обычно. Я очень устаю на работе и отсыпаюсь, когда могу. У нас в салоне часто работают допоздна, особенно если в городе готовятся к какому-нибудь балу или приему.

— Лоньон сидел в гостиной?

— Да. К тому времени мы уже подружились. Но не подумайте, что он пытался ухаживать. Он только говорил со мной ласково, по-отечески и все хотел меня как-то отблагодарить: то плитку шоколада принесет, то букетик фиалок.

— В десять часов вы уже спали?

— Я была в постели, но еще не заснула. Читала журнал. Лоньон постучал ко мне и сказал, что есть новости: только что какие-то двое увезли того художника в белом, да так быстро, что сам он не успел и отойти от окна.

Инспектор был очень взволнован. «Пожалуй, останусь еще ненадолго, — говорит.

— Может быть, один из них и вернется».

Потом он снова уселся в кресле у окна, а я уснула. Разбудили меня выстрелы, выглянула я на улицу и увидела на тротуаре распростертое тело. Я начала второпях одеваться. Тут ко мне поднялась консьержка и рассказала, что случилось.

— Почему же вы убежали?

— Я подумала, что, если гангстеры знают, кто он и что делал в моей квартире, они доберутся и до меня. В ту минуту я и сама еще не знала, куда идти и что делать.

— Вы взяли такси?

— Нет, спустилась к площади Клиши и зашла в ночное кафе. Только долго там не высидишь — туда по ночам девицы со всего Монмартра идут на огонек. Вот и стали они на меня пялиться. Тут я вспомнила об одной загородной гостинице, где я в свое время бывала не раз с одним моим другом…

— С Жан-Клодом?

— Он вам все выложил?

— Мадемуазель, не сердитесь и поймите меня правильно! Потом вы расскажете обо всех ваших приключениях, и я с превеликим удовольствием вас послушаю. Но сейчас надо спешить. Сделайте одолжение, подождите меня в комнате инспекторов, я сейчас вас туда провожу. Жанвье тем временем запишет ваши показания.

— А Лоньон не ошибся? Он действительно напал на след?

— Лоньон знает свое дело и редко ошибается. Он сказал вам правду — ему и впрямь всю жизнь не везло. У самой цели кто-нибудь всегда перебегал ему дорогу. А теперь и того хуже: беднягу подстрелили, когда он мог уже праздновать победу.

Комиссар провел Маринетту к инспекторам и вернулся в свой кабинет, где его ждал Жанвье.

— Иди к себе, — сказал он ему, — запишешь показания мадемуазель.

Голлан вскочил как ужаленный.

— Вы и ее привезли сюда?

— Успокойтесь, мосье Голлан, это другая, совсем другая. Была бы ваша — я сказал бы: «допросишь эту особу». Вот так-то. Кстати, вы все еще не вспомнили, кто такой Хобсон по кличке Лысый Стэн?

— Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы.

— Воля ваша. Садитесь. Сейчас у меня будет телефонный разговор, и вам, пожалуй, стоит его послушать. Соедините меня, пожалуйста, с господином Норрисом Йонкером с авеню Жюно.