Нервно сглотнув, он перевел взгляд дальше и снова заметил девушку в красном. Она стояла среди рабочих, больше не улыбалась, кажется, даже поднесла руку к лицу, смахивая слезу. А в следующий миг, перехватив взгляд Шона, растворилась в толпе.

– Не правда ли, красота? – голос Дарби выдернул его из ступора.

– Чт-то… Чт-то… – Шон Флаэрти был не из пугливых, но сейчас его нервы сдали. Он на пару секунд замолчал, собираясь с духом, а затем прошептал: – Откуда здесь все эти мертвецы?

– Из того самого ублиета, который ты, дружище, так любезно сумел открыть! Дно ловушки было утыкано острыми пиками, на которые насаживались все, кто падал вниз, попав в немилость к О’Кэрролам. Чудесно, да? – Владелец замка лучился такой радостью, будто лично затачивал колья, на которых потом столетиями висели иссохшие останки. Только что руки не потирал от удовольствия. – В прежние века ты, распоров всего лишь бедро, так и остался бы висеть в каменном мешке в компании других мертвецов, пока не истек бы кровью.

Шон сглотнул.

«Вот же чокнутый псих!»

Но вслух послушно согласился:

– Просто чудесно, сэр!

Этап IV. Кот

Иногда обругаешь кошку, взглянешь на неё, и возникает неприятное ощущение, будто она поняла всё до последнего слова. И запомнила…

Шарлотта Грей

Червовая дама пик

– …в 1922 году, когда зеленые луга Ирландии поразила гниль гражданской войны, республиканцы подожгли замок, вынудив его владельцев спасаться бегством. Мародеры довершили начатое и растащили то, что не смог уничтожить огонь. – На экране телевизора появились картинки обожженных крепостных стен. – Однако этот период примечателен и тем, что во время разбора завалов один из рабочих обнаружил жуткий ублиет. Бенджамин Флаэрти, правнук того самого рабочего, Шона Флаэрти, любезно согласился поделиться семейной историей.

Камера повернулась от ведущего документального фильма к улыбчивому рыжеватому парню лет двадцати. Он поприветствовал зрителей и начал рассказывать заранее вызубренный текст:

– Реконструкция замка, именуемого в народе «прыжок О’Браннона», растянулась на несколько лет из-за скудного финансирования и…

Звук в телевизоре внезапно выключился, и Бенджамин Флаэрти продолжил безмолвно открывать рот. Липа обернулась. Мама держала в руках пульт и укоризненно качала головой.

– Олимпиада, хватит прятаться за придуманными делами, нам надо поговорить! – произнесла она непререкаемым тоном.

– Ничего я не придумываю! – огрызнулась Липа, чувствуя, как нарастает раздражение. – У меня скоро защита проекта! Я проникаюсь старинной архитектурой. Это важно…

– Нет, Липушка. – Мама присела рядом на диван и взяла ее ладонь в свои руки. – Важно совсем не это. Не работа, не проекты. Уверена, Степан Петрович по достоинству оценит твои старания…

Липа не сдержала скептической усмешки:

– Мам, он ценит того, у кого лучше язык подвешен. И это не я, а Руслан. В его работах нет ни стиля, ни оригинальности, но он может заболтать кого угодно. А я так не умею, поэтому надо брать другими качествами.

– Лип, а по-моему, ты как раз сейчас этим и занимаешься. Забалтываешь меня.

«Так и есть».

– Вовсе нет! – вслух воскликнула Липа. – Я совсем не…

– Хватит! – Мама крепко стиснула ее ладонь, не давая возможности убежать и запереться в комнате. – Ты не права. И ты знаешь, что не права. Я верю, что глубоко внутри ты чувствуешь это.

Липа отвернулась и, глядя в окно, за которым набрякли тяжелые грозовые тучи, пробурчала:

– Вот только не начинай очередную проповедь про грехи мои тяжкие, а?

Погода стремительно портилась, будто отражая скопившееся в квартире напряжение. Но Липа упорно не хотела даже самой себе признаваться, почему каждый вечер после работы возвращается именно сюда, к маме, в свою детскую комнату. Почему до сих пор не переступила порог собственной однокомнатной квартиры, честно доставшейся от бабушки.

В четверг она пыталась. Поднялась на восьмой этаж, поднесла ключ к замочной скважине и… простояла так неизвестно сколько времени. Пока с грохотом не разъехались двери старого лифта, выпуская на площадку соседа дядю Костю с козлиной бородкой, с которым дружила бабушка. Тогда Липа, даже не поздоровавшись, стремглав бросилась вниз по лестнице, размазывая по щекам слезы.

– Лип, ну сколько можно уже? – Мама устало вздохнула. – Вы полгода не разговариваете. Если б мне кто сказал пару лет назад, что мои собственные дети…

Она горько покачала головой.

– Давай, начинай давить на жалость, – едко бросила Липа. – Расскажи, как бедной Анюте тяжело жить на съемной квартире с этим своим…

Она запнулась, не желая вслух произносить ненавистное имя.

– Да, я считаю, что ты неправа! Ребятам и правда сейчас было бы нелишним на арендной плате сэкономить. Им непросто приходится. Игорю скоро кандидатский максимум сдавать, он…

– А почему это нужно делать за мой счет? – взорвалась Липа. – Пусть ваш ненаглядный Игорек на работу устраивается, а не в аспирантуре задницу просиживает!

– Липушка, ты ведь старшая, в конце концов, должна быть умнее! Сколько можно тащить за собой вагон прошлых обид.

– Да пойми ты, мам, дело не в обидах. А в том, что Аня всё в отношения играет и не наиграется. Сегодня у нее Игорь, завтра какой-нибудь Андрюша. Петя. Вася. Тигран. Открой ты уже глаза наконец! Дело и не в квартире даже.

– Ну да, не в ней, конечно.

Мама встала и отошла к окну. Поняла, что и сегодня не достучится до дочери.

Ее поникшие плечи и тяжкие, полные разочарования вздохи болезненно царапали душу.

«Вот встать бы, подойти, обнять, сказать, что все понимаю, что мне тоже тяжело…»

Но нет.

Липа впилась ногтями в подлокотник дивана.

«Все зашло слишком далеко, и теперь – переступить через себя, сдаться? Ради этого белобрысого козла? – Она стиснула зубы. – И почему я вообще должна про все это думать? Почему мама постоянно взывает к моей совести? Разве это я виновата?!»

В уголках глаз неприятно защипало, и Липа, поддавшись нарастающей злости, выпалила:

– Эту квартиру бабушка мне завещала. Мне, слышишь? И я найду ей применение получше, чем всяких Игорьков содержать.

– До сих пор что-то не нашла. Как собака на сене, мечешься. Я тебя, конечно, не гоню… – произнесла мама, все так же глядя в окно. Ее голос стал чуть сиплым, словно ком в горле мешал говорить. И тем не менее она продолжила: – Но иной раз нет-нет, да и проскользнет мысль. Раз уж ты такая вся взрослая и самостоятельная, да со своей жилплощадью…

Мама чуть повернулась, обжигая взглядом через плечо, и Липа дернулась, словно ей отвесили пощечину.

– Вот, значит, как. Ну, что ж…

Она встала,