Два дня спустя Роузи, одетая в легкое платье из черного крепдешина и маленькую черную шляпку с вуалеткой, стояла у края могилы, проливая злые слезы в обиде на Дэвида Маунтджоя за то, что он умер, так и не женившись на ней. Ее единственным утешением было то, что никто из соседей не знал, что она в действительности не была миссис Маунтджой. Но сама Роузи была обеспокоена, так как это мог знать адвокат. Как вдова Дэвида, она должна была унаследовать ранчо. Как Роузи Хеннесси, не наследовала ничего.

Ханичайл крепко держалась за руку матери. Ее голубые глазки потемнели от ужаса, когда она смотрела, как красивый полированный дубовый гроб с серебряными ручками опускают в землю. Ей сказали, что ее отец лежит в нем, и она громко заплакала, когда священник бросил первую горсть земли на гроб.

— Успокойся, дитя, — сказала ей Элиза. — Папе сейчас хорошо. Он на небе вместе с Иисусом.

Том Джефферсон, сын Элизы, вытирая слезы, взял девочку крепко за руку и медленно повел прочь от могилы.

Ханичайл остановилась на заросшем травой холмике и оглянулась назад.

— Я буду помнить тебя, папочка, — сказала она чистым высоким голосом. — Я всегда буду любить тебя. Обещаю.

Но самый большой удар был нанесен Роузи. Она пошла к адвокату Дэвида, чтобы узнать о завещании, и взяла с собой Ханичайл, но не потому, что не хотела с ней расставаться, а чтобы усилить свою позицию жены Дэвида. Скрестив на счастье пальцы, она молилась, чтобы адвокат не потребовал от нее несуществующего свидетельства о браке, прежде чем передать ей ранчо и деньги.

Она планировала продать ранчо и купить себе большой дом с белыми колоннами и галереей в Хьюстоне, где была настоящая жизнь. Тогда она заживет жизнью «богатой вдовы Маунтджой». Наконец она сможет жить весело.

Когда адвокат Джорджа Маунтджоя, такой же древний и трясущийся, как Мафусаил, сказал ей, что она не унаследовала ранчо, сердце Роузи едва не остановилось.

— Джордж Маунтджой оставил свое ранчо «в доверительную собственность» своим наследникам, — сказал он. — Это значит, что оно не может быть продано и остается навечно собственностью семьи. Дэвид унаследовал ранчо на пожизненный срок, а сейчас его наследует его дочь.

Он улыбнулся маленькой девочке, которая выглядела совсем крошечной в большом кожаном кресле.

— Оно будет переходить от одного наследника к другому, — добавил адвокат. — Ханичайл, в свою очередь, передаст его своим собственным детям. И так далее, и так далее — до бесконечности.

Роузи поняла только одно: ранчо не может быть продано, и у нее никогда не будет большого нового дома с белыми колоннами.

— Проклятие! — фыркнула она. — Дэвид оставил ранчо ребенку.

Услышав ругательство, юрист поморщился. Он не привык слышать такие выражения в своем строгом кабинете, отделанном темными панелями, где в застекленных шкафах аккуратными рядами стояли папки с документами и своды законов в кожаных переплетах.

— Вы не правы, миссис Маунтджой, — заметил он сухо. — Не забывайте, что вы получили деньги. Сумма в пятьдесят девять тысяч долларов, которая находится на счете Дэвида в банке Техаса, принадлежит вам одной. — Он пустил по столу в сторону Роузи какой-то документ. — Если вы сейчас его подпишете и я засвидетельствую вашу подпись, наше дело будет завершено.

При упоминании о деньгах Роузи оживилась. Она одарила старика обворожительной улыбкой, демонстрируя тем самым, что увидел в ней Дэвид Маунтджой, затем вывела подпись: «Роузи Маунтджой».

— Это все? — спросила она, вставая и оправляя юбку.

— Все, миссис Маунтджой.

Она снова одарила адвоката улыбкой и направилась к двери, волнующе покачивая бедрами, что вошло у нее в привычку.

— Миссис Маунтджой, — окликнул ее адвокат в тот самый момент, когда она уже была готова переступить порог.

— Да? — спросила Роузи, поворачивая голову.

— Ваша дочь.

Роузи удивленно посмотрела на Ханичайл, утопавшую в большом кожаном кресле.

— Проклятие! — воскликнула она, рассмеявшись. — Я совсем о ней забыла. Иди скорее ко мне, детка, поторопись. Сейчас ты стала богатой и должна заботиться о своей мамочке. Постарайся никогда не забывать об этом.

По дороге домой Роузи купила тайком пару бутылок запрещенного бурбона. Затем, оставив Ханичайл ждать ее в машине, заглянула в известный ей бар, где незаконно торгуют спиртными напитками, чтобы пропустить пару рюмочек, и вернулась только через два часа, слегка пошатываясь. Неуверенно ведя машину, она вернулась домой и закрылась в своей комнате с двумя бутылками.

— Ты проклятый дурак, Дэвид, — заплетающимся языком произнесла она, когда с одной бутылкой было покончено. — Как ты смел умереть так по-дурацки.

Вспомнив мужа, Роузи зарыдала. Ей было тоскливо и одиноко.

— С тобой я провела лучшие годы своей жизни, Дэвид Маунтджой, — говорила она сквозь пьяные слезы. — Мало того, что ты не женился на мне, так ты еще оставил ранчо своему ребенку.

Роузи запустила в стену пустой бутылкой с такой силой, что та разбилась на тысячу мелких осколков.

— Мамочка? — На пороге стояла Ханичайл в белой ночной рубашке. — Зачем ты разбила бутылку?

— Во всем ты виновата, — зарыдала Роузи, уткнувшись в подушку. — Если бы не ты, ранчо принадлежало бы мне. Убирайся отсюда, маленькое отродье. Уходи к черту из моей жизни и не пытайся вернуться ко мне.

Ханичайл убежала в свою комнату. Она подошла к окну и стала глядеть в ночь, словно могла увидеть там отца, возвращающегося домой и зовущего ее. Чувство покинутости подкосило ее колени, и она опустилась на пол.

— Почему это случилось, папочка? Почему ты покинул меня?

Ханичайл долго стояла на коленях, дрожа от холода. Когда слабый рассвет окрасил серым цветом горизонт, она надела свой старый голубой комбинезончик и тихо спустилась в холл, пройдя мимо комнаты матери и через кухню на веранду. Она глубоко вдохнула в себя чистый прохладный утренний воздух. Было еще слишком рано, чтобы Том Джефферсон уже начал работать на конюшне, а сама она была еще мала, чтобы оседлать Лаки, поэтому Ханичайл пошла по проселочной дороге в направлении шоссе.

Она остановилась под сенью старого каштана, который, как говорили, закрыл ее отцу видимость, когда он выезжал на шоссе. Она осмотрела место, где он умер. Крови уже не было, не было и груды покореженного металла; никаких следов разыгравшейся здесь трагедии. От ее отца ничего не осталось.

Ханичайл вышла из тени на уже освещенное солнцем пространство и посмотрела сначала налево, затем направо, затем вдоль пустынного шоссе, уходящего за горизонт. Поджав под себя ноги, она села посреди шоссе и стала ждать, когда приедет грузовик со скотом, чтобы задавить ее тоже. Тогда она окажется на небесах рядом со своим папочкой.

Через пару часов ее нашел Том. Мать в отличие от Элизы даже не хватилась дочери.