город дает свободу, но происходит это за счет коллективного опыта идентичности. Это предполагает, что в анонимности заложены одиночество, отсутствие чувства принадлежности к целому в качестве его части, ощущение всего того, что не является сообществом. Однако, хотя социологи интерпретировали анонимность большого города именно так, словарное определение данного термина не обладает подобными скрытыми смыслами. Анонимность означает качество или состояние пребывания в неизвестности или неузнаваемости – здесь отсутствуют одиночество или любая разновидность депривации социального существования. Анонимность означает попросту отсутствие узнаваемости в качестве лица, обладающего именем и персональной биографией. Если принадлежность может, во-первых, тоже выступать персональной конструкцией нарратива пребывания в месте, а во-вторых, возникать вне городского района, то анонимность и сообщество больше не являются противоположными понятиями. Если признать, что выборочная принадлежность представляет собой ощущение или индивидуальный опыт сообщества как культуры, то больше невозможно держаться за старое представление о том, что город (за рамками конкретного жилого района) является анонимным реляционным контекстом, в котором мы действуем «бесчувственно равнодушно» (blasé), а сообщество в нем не формируется. Иными словами, зиммелевская концепция города, возможно, нуждается в пересмотре. Даже самое анонимное пространство, в котором отсутствует узнаваемость, способно формировать окружение, в котором мы чувствуем себя комфортно и на своем месте и не чувствуем себя неуместно. Это зависит от того, в какой степени мы персонально неузнаваемы, но при этом обладаем достаточным знанием для себя: способны ли мы интерпретировать публичное поведение других? можем ли мы сливаться с окружением без нарушения нашего неотъемлемого чувства собственного «я»? можем ли мы понимать правила поведения, не обязательно принимая их как обоснованные или не рассматривая их как правила для себя? находимся ли мы в этом смысле «в курсе дела»?

Итак, мы подступаем к идеально-типическим реляционным контекстам принадлежности (причем я продолжаю настаивать на их идеально-типическом характере, поскольку их невозможно обнаружить в «чистом» виде в эмпирической реальности). Между идеальным типом принадлежности и высокой степенью близости, присущей узам, с одной стороны, и высокой степенью анонимности простых взаимозависимостей, с другой, располагается такой реляционный контекст, где присутствует несколько больше информации (и меньше свободы для решения о том, что именно мы раскрываем о себе, – к этому я еще вернусь ниже), что позволяет переживать городское пространство как место, к которому мы принадлежим, или по меньшей мере в качестве некой зоны комфорта (Blokland and Nast 2014). Комфорт ассоциируется с легкостью, с отсутствием какой-либо необходимости прилагать усилия или активно решать какие-то вопросы. Следующим реляционным контекстом по направлению к близости (intimacy) оказывается контекст опыта включенности в сообщество или явного исключения из него. Дженкинс различает внутренние и внешние определения идентичности. В своих внутренних определениях акторы посылают сигналы о собственном определении своей природы или идентичности участникам своей группы либо тем, кто находится вне ее. Внешние определения направлены на других – они представляют собой процессы определения других людей (Jenkins 1994: 198). В наиболее анонимных контекстах центральное место занимают внутренние определения. Чем больше мы движемся в направлении реляционного контекста близости, тем в большей степени совпадают внутренние и внешние определения. Включение и исключение становятся практиками, усиливающими друг друга: работа по проведению границ может

в случае наибольшего согласия быть подтверждением внутреннего самоопределения (самоопределений) другого. Однако на конфликтном полюсе спектра возможностей присутствует навязывание одним набором акторов другим некоего гипотетического наименования и такой же характеристики, которые значительным образом влияют на социальный опыт (социальные опыты) тех, кто попал под эту категоризацию (ibid.: 199).

Теперь мы более подробно рассмотрим эти реляционные контексты и их основополагающие элементы, анонимность и близость, или континуум приватности. Проделав это, мы обратимся ко второму измерению, которое конституирует данные реляционные контексты, – к континууму доступа к публичному пространству и приватному пространству как двум идеально-типическим полюсам. Вновь подчеркну: мы говорим об идеальных типах и полюсах континуума, а не о дискретных бинарных оппозициях.

Континуум приватности

Все наши социальные отношения, вне зависимости от того, являются они прочными или нет и какую форму они принимают в соответствии с идеальными типами отношений, представленными на рис. 1, различным образом располагаются в континууме между личным и анонимным – в континууме приватности. Определяющим моментом в данном случае является социальная и аффективная, а не географическая дистанция. Сохранение приватности означает удержание контроля над фактурой нашей жизни, в особенности по отношению к значимым другим. Это не означает, что мы не подпускаем «публичное» к себе. Когда компании британских мужчин прилетают дешевыми авиарейсами в крупные города наподобие Берлина или Барселоны или когда группы студентов американских колледжей таким же способом отправляются на весенние каникулы в Канкун или Акапулько, они иногда ведут себя так, как никогда бы не поступили в своих родных городах, где их могут увидеть родители, коллеги или знакомые. Когда две девушки делятся впечатлениями от своей сексуальной жизни на заднем сиденье такси, они знают, что водитель их подслушает, однако они допускают, что он не имеет никакого отношения к их жизни. Когда незнакомые люди, сидящие рядом друг с другом в самолете, в итоге заводят между собой оживленную беседу, они могут открыть друг другу такие подробности своей биографии, о которых лучше не знать их друзьям или коллегам. Когда кто-то громко говорит по телефону о своих личных делах в метро или поезде, он или она действуют так, как будто рядом нет других людей. Во всех этих случаях другие не имеют социальной значимости для личной жизни человека, что снижает уровень стыда, смущения или риска, что вас будут обсуждать. Необходимым условием для оговоров и сплетен является то, что одни и те же люди встречаются много раз и опознают друг друга или даже знакомы друг с другом лично. Все это может принимать форму более или менее интегрированной сети (в крайне фрагментированных сетях разговоры о других не могут стать сплетнями) или прочных вовлеченностей. В приведенных примерах отсутствие подобных сетевых связей или прочных вовлеченностей создает социальное окружение, позволяющее нам не заботиться о том, чтобы держать дистанцию от окружающих – именно потому, что они парадоксальным образом слишком далеки от нас.

Приватность, по определению Балмера (Bulmer 1987: 92), представляет собой имеющийся у нас контроль над информацией о себе. Приватность является важной частью безопасности нашего существования и нашего опыта собственного «я». Такие виды опыта, как публикация в интернете кем-то другим ваших фотографий, прочтение ваших дневников или даже передача их кому-то другому вашим бывшим парнем, или ситуации, когда ваши личные письма становятся публичным достоянием либо когда подробности вашей личной биографии узнаю́т другие люди, которым вы бы предпочли их не сообщать, – все это слишком глубокие вторжения в нашу жизнь, ведущие к разрыву доверия и потере контроля над собственными репрезентациями. Такие случаи влияют на нашу личную целостность и являются актами насилия, даже несмотря на то, что в правовом смысле они так не определяются. Возьмем для примера клевету: она является противоправной только в том случае, когда личные подробности, ставшие чужим достоянием, не соответствуют действительности и выставляют кого-то в дурном свете. Но если визуальные материалы защищены законодательством об авторском праве и приватности, то написанные личные тексты и истории, которыми кто-то поделился на словах, не обладают такой защитой. Если вы рассказали мне, что регулярно избиваете своего мужа (или наоборот), я могу сообщить об этом всем, и в том случае, если этот рассказ соответствует действительности, вы не сможете воспрепятствовать мне это сделать. По сути, приватность является вопросом самоопределения относительно того, когда, как и для чего передавать другим расширенную информацию о нашем личном опыте, образе жизни или биографии. Следовательно, приватность является интеракционным или реляционным понятием, существующим в отношениях индивидов или групп.

Континуум приватности тянется от полюса личного, где мы в очень незначительной степени контролируем информацию, как в случае долгосрочных партнерских отношений или между родителями и маленькими детьми, до полюса анонимности, где этот контроль находится на максимальном уровне, когда дело касается личных вопросов. Конечно, мы не в состоянии контролировать категоризации, которые осуществляют другие, например использование сексизма, гомофобии, расизма и прочих стереотипов в тех категориальных идентичностях, которые другие приписывают нам. Но в