– Господи, вот уж повезло, так повезло! – радостно прошептала она.

– Ты о чем? – не поняла Марина.

– Телефон! Мы можем позвонить Кузьмину! Только бы связь работала.

Трубку долго не снимали. Наконец она услышала голос майора:

– Алло.

– Алексей Александрович, это Пульхерия Афанасьевна.

– Ну, наконец-то, я вам звоню, звоню, а вы то вне зоны досягаемости, то телефон у вас отключен.

– У меня его отобрали, я вам с чужого звоню, времени мало, в комнату в любой момент могут войти, слушайте и не перебивайте. Мы с Мариной задержаны по подозрению в убийстве Оксаны Шпак. Мы пришли к ней, а она там в своей спальне лежит. Ее задушили, – скороговоркой выпалила Пульхерия.

Кузьмин молчал и никак не реагировал на заявление Пульхерии.

– Алло, алло, Алексей Александрович, вы меня слышите? Ну чего вы молчите?

– Я не молчу, я пытаюсь осмыслить услышанное, – отозвался Кузьмин и с досадой добавил, – даже и не знаю, что вам сказать.

– Вытащите нас с Мариной отсюда. Я-то ничего, держусь, а моей подруге совсем плохо.

– А может, хорошо, что все так получилось? Проведете ночку в изоляторе, будет время подумать, поразмышлять о смысле жизни и ценностях бытия.

– Вы шутите? – ужаснулась Пульхерия.

– Нет, я совершенно серьезно. Я же предупреждал вас. Советовал вам сидеть дома перед телевизором. Штыкин тоже велел вам оставаться под домашним арестом.

– А вы откуда знаете? – с подозрением спросила она.

– Не важно. Неужели вы так до конца и не поняли, что влипли в очень, я подчеркиваю, очень скверную историю?

Неожиданно дверь распахнулась и на пороге возникла женщина в милицейской форме. Она была гренадерского роста, с узкими бедрами и широкими плечами. Огромные, словно футбольные мячи, груди распирали милицейский китель; казалось, металлические форменные пуговицы вот-вот отлетят в стороны, и они вырвутся наружу. Все остальные женские половые признаки у нее были не столь роскошными и очень походили на мужские: грубый голос, огромные ступни и руки, широкое некрасивое лицо с тяжелым каменным подбородком, крючковатым носом и тонкими губами.

– Телефон отключить! – сердито рявкнула она.

Пульхерия вздрогнула, мобильный выпал у нее из рук и исчез под кушеткой.

– Достать и положить мне на стол! – скомандовала женщина.

Марина вскочила, полезла под кушетку и исчезла там же, где и телефон. Она долго не появлялась. Было слышно, что она что-то там бормочет и чертыхается. Наконец вылезла вся в пыли и паутине. Телефон был тоже пыльным и грязным. Марина с почтительной вежливостью положила его на стол и вернулась на кушетку.

– Это что такое? – завопила женщина.

– Что же вы так кричите? Говорите потише, – поморщившись, попросила Пульхерия, – у меня от вашего командного голоса голова начала болеть. Нам здесь всю ночь кантоваться, все-таки у вас здесь не пансионат. Отправьте нас в камеру побыстрее, и дело с концом.

Женщина, опешив, ненадолго замолчала, хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Потом подбежала к двери, рывком распахнула ее и, выбежав в коридор, заорала во всю мощь своих легких:

– Корнеев, ты кого ко мне доставил?

Появился испуганный Корнеев.

– Они проходят по делу о зверском убийстве. А что?

– Эти две заразы ведут себя не как убийцы, а так, словно они сюда с инспекцией прибыли! – продолжала грохотать женщина.

– Мы никого не убивали! – подала голос Марина, привстав с кушетки.

– Все поначалу так говорят, а потом во всем сознаются. Надо будет, признаетесь в убийстве Тутанхамона. У нас здесь умеют уговаривать, – недобро усмехнулась милиционерша.

– Будете бить или примените пытки? – спросила Пульхерия.

– Зачем вас пытать? Вы и без пыток сами во всем сознаетесь, – с ненавистью пообещала милиционерша. – К вам в камеру, к примеру, придут делать дезинфекцию и на пол насыплют сантиметровый слой хлорки, так вы уже через десять минут сознаетесь в убийстве Тутанхамона и заговоре с целью свержения египетского правительства.

– Да мы готовы сознаться в убийстве Тутанхамона и заговоре уже сейчас, даже без хлорки. Только девушку мы не убивали! – запальчиво воскликнула Марина. – Ведите нас в свой каземат, заковывайте в кандалы, вздергивайте на дыбу, но я еще раз повторяю, мы девушку не убивали!

– Тихо! – крикнул следователь Корнеев. – Успокойтесь! Никто никого на дыбу вздергивать не собирается…

– Тогда сыпьте вашу хлорку на наши душевные раны… – никак не могла успокоиться Марина.

– И хлорки не будет. Нина Гавриловна у нас так шутит.

– Какие у нее, однако, злые шутки, – пробурчала Пульхерия.

– Они не злые, а профессиональные, – примирительно пояснил Корнеев. – Она вас сейчас быстренько оформит, вы еще к ужину успеете.

– А что у вас на ужин? – полюбопытствовала Марина.

– Винегрет с селедкой, – с гордостью объявила Нина Гавриловна, словно говорила о салате оливье и селедке под шубой.

– Спасибо, ешьте сами, – усмехнулась Пульхерия, – свеклу польете касторкой, а туалет закроете до утра. Мы уж лучше попостимся.

– Тебе-то уж точно пост не помешает, – презрительно усмехнулась милиционерша.

– Да и вы не фотомодель, – съязвила Марина.

– Так, хватит! – свирепо гаркнула Нина Гавриловна. – Займемся делом. Доставайте все из карманов и выкладывайте мне на стол.

У Марины в карманах оказалось пусто, даже носового платка не было, а у Пульхерии, кроме телефона, были ключи, две сторублевки и немного мелочи, а также малюсенький лимон, который она сорвала с деревца, стоявшего напротив квартиры Оксаны Шпак.

Ключи, телефон и деньги Нина Гавриловна внесла в опись, а лимон понюхала, скривилась и отложила в сторону. Все вещи она сложила в полиэтиленовый пакет, потом уставилась на маленький желтый плод и после недолгого раздумья хотела бросить его туда же, но Пульхерия ее опередила:

– Угощайтесь, Нина Гавриловна, мы его два часа назад сорвали.

– Ой, а можно? – Нина Гавриловна от чего-то засмущалась, и Пульхерия вдруг с удивлением увидела на ее лице по-детски обезоруживающую улыбку. – Он такой маленький, как игрушечный, а пахнет настоящим лимоном. Чудеса!

– Вы с ним чаю попейте.

– Жалко. Он такой хорошенький. Я на него еще полюбуюсь немного.

Нина Гавриловна собрала все свои бумаги и, что-то мурлыча себе под нос, вышла из комнаты.

Пуля неожиданно для себя подумала, что эта тетка, работающая в такой серьезной конторе, странным образом сохранила способность по-детски удивляться. И она, несмотря на грубость и солдафонские замашки, вдруг показалась ей даже симпатичной.