Это заявление и вызванные им комментарии задели вашингтонское правительство. Ему было неприятно, что дистанция, отделявшая его доктрину от его политики, ныне измерена публично. Когда стало известно, что я обратился к Жиро с предложением союза, а он медлит принять его, каждый понял, что поведение генерала прямо продиктовано наставлениями Мэрфи. А это означало, что американцы, проповедуя единение, на практике противятся ему…

В действительности же президент Рузвельт, под прикрытием заявления совершенно противоположного характера, считал, что французский вопрос — это личная его сфера, что нити наших разногласий сходятся в его руках, что гражданские власти, которые в один прекрасный день родятся из нынешнего беспорядка, появятся на свет его волею. По этой-то причине он сначала ставил одновременно и на де Голля и на Петена, потом, предвидя разрыв с маршалом, выдвинул на первый план Жиро, затем, убедившись, что бывший узник Кёнигштейна потерпел провал, открыл шлагбаум Дарлану и, наконец, после смерти адмирала, снова пустил в ход Жиро! Теперь президенту Рузвельту представлялось наилучшим выходом, чтобы Сражающаяся Франция и власти Алжира были разъединены вплоть до того момента, пока он сам не преподнесет обеим сторонам собственное решение, да и вряд ли решение это обеспечило бы сформирование подлинно французского правительства.

Эти намерения Рузвельта не были для меня тайной. Поэтому я был не особенно удивлен, узнав, что мое заявление было встречено в Вашингтоне холодно. 4 января заместитель государственного секретаря Сэмнер Уэллес, принимая нашего делегата Тиксье, заявил ему, что его правительство не одобряет предложений, сделанных мною Жиро, и того, что они были широко преданы гласности, поскольку на первое место я выдвигаю политическую проблему. На вопрос Тиксье, что же тут плохого, американский министр — в который раз! — сослался на требования военной обстановки, как будто союз, предложенный де Голлем, мог угрожать коммуникациями Эйзенхауэра в Северной Африке!

Скрытое подтверждение намерений президента непосредственно вмешаться в наши дела я получил на следующий же день после смерти Дарлана, когда американцы предложили отсрочить мою поездку в Вашингтон. Между тем сам же Рузвельт после высадки его войск в Африке приглашал меня приехать. Практически визит был как будто подготовлен. Я должен был отбыть 27 декабря, добраться на самолете до Аккры, а там пересесть на борт американского крейсера, который доставил бы меня в Соединенные Штаты. Адмирал Старк 20 декабря покинул Лондон, чтобы подготовить мою поездку. Генерал Катру, которому было поручено меня сопровождать, прибыл из Бейрута в Аккру 24 декабря. Но как раз в этот день погиб Дарлан, и сразу же выявилось новое намерение президента. Я тогда же заметил этот поворот, ибо 26 декабря Черчилль, действуя, очевидно, по поручению Рузвельта, спросил меня, не считаю ли я нужным ввиду сложившихся обстоятельств отсрочить мой отъезд. На следующий день американское правительство вручило мне ноту, составленную в том же духе.

Таким образом, мне теперь стали особенно ясны причины, побудившие Жиро откладывать нашу встречу. Его ответ на второе мое послание, полученный 6 января, окончательно укрепил меня в моем мнении. В принципе он соглашался на нашу встречу в Алжире и уже не говорил на этот раз о неблагоприятной атмосфере, создавшейся после смерти Дарлана. Но, ссылаясь на «ранее принятые обязательства», он сообщал, что не видит возможности для встречи раньше конца января. На что я ответил ему не без некоторой резкости: «Сожалею, что данные вами обязательства вынуждают вас отложить до конца января встречу, которую я предлагал назначить на 25 декабря. Должен сказать со всей откровенностью, что вместе с Национальным комитетом я придерживаюсь другого мнения относительно срочной необходимости достижения единства империи и объединения ее усилий с усилиями национального Сопротивления».

Но пока я ждал, какие шаги предпримет Рузвельт, вдруг напомнил о себе Черчилль. 17 января Иден вручил мне телеграмму, посланную английским премьер-министром из Марокко. Черчилль просил меня приехать к нему. «Я имею возможность, — писал он, — устроить здесь вашу встречу с генералом Жиро в условиях полной секретности и с наилучшими перспективами».

Я не выразил по этому поводу никакого восторга. Правда, Иден дал мне понять, что Рузвельт тоже находится в Марокко, где главы союзных держав устроили конференцию, чтобы совместно наметить планы действия. Но тогда почему же Черчилль не сказал мне об этом? Почему приглашение исходило только от него одного? Если я должен был прибыть в Анфу лишь для участия в состязании в качестве английского «подопечного», а американцы выставят своего, комедия может получиться не только недостойная, но и опасная. Я ответил Черчиллю отказом. Он был отослан одновременно с посланием, адресованным Жиро: «Помните, — писал я ему, — я по-прежнему готов с вами встретиться на французской территории среди французов, где и когда вы пожелаете».

Через два дня Иден снова вручил мне телеграмму от Черчилля. Английский премьер-министр, раздосадованный моим отказом, тем более что свидетелями этого были американцы, заклинал меня пересмотреть вопрос. Иначе, заявлял он, общественное мнение сурово меня осудит, а сам он не предпримет ничего для поддержки Сражающейся Франции перед Соединенными Штатами, пока я остаюсь во главе «движения». Но на этот раз он сообщил, что «уполномочен довести до моего сведения, что приглашение на конференцию исходит от президента Соединенных Штатов, так же как и от него, Черчилля…», что прежде всего там будут обсуждаться вопросы, касающиеся Северной Африки… что президент, так же как и сам Черчилль будет счастлив, если я приму участие в дискуссии по данному вопросу.

Решив не обращать внимания на угрожающие нотки, звучавшие в послании Черчилля, которые после многих аналогичных случаев уже не производили на меня впечатления, я соглашался, что военная обстановка и состояние, в котором временно оказалась Франция, не позволяют мне отказываться от встречи с президентом Соединенных Штатов и премьер-министром его величества. В таких терминах я и выразил в конце концов свое согласие, подчеркнув все же, что вопросы, подлежащие обсуждению, «возникли как следствие предприятия, в котором Сражающаяся Франция не участвовала», и что «ситуация, к которой оно привело, по-видимому, не слишком благоприятна для союзников и, во всяком случае, для Франции».

Перед тем как отправить ответ, я со всей торжественностью созвал Национальный комитет, который, внимательно изучив дело, одобрил мою поездку в Анфу хотя бы только для личной встречи с Рузвельтом. Обсуждение мы не без умысла затянули на некоторое время. Впрочем, и потом я не особенно торопился с отъездом вместе с назначенными сопровождать меня спутниками Катру, д’Аржанлье, Палевским, ставшим начальником моего кабинета, Этгье де Буаламбером, только что прибывшим из Франции после побега из тюрьмы в Ганне, куда его заключило правительство Виши в связи с его ролью в дакарском деле. Наконец, и неблагоприятные атмосферные условия задерживали наш отъезд. Только 22 января мы прибыли в Федалу.

Там находился американский генерал Уилбер, которому было поручено встретить нас с соблюдением полной секретности. Я знал его еще по Высшей военной школе. Он приветствовал меня от имени президента Рузвельта; кроме него, присутствовали Кодрингтон, который приветствовал меня от имени Черчилля, и полковник Линарес, привезший нам от генерала Жиро приглашение на завтрак. Никаких воинских почестей нам оказано не было. Но вокруг нас выстроился американский караул. Американские машины были поданы к самолету. Я сел в первую машину, Уилбер, прежде чем последовать моему примеру, обмакнул тряпку в грязь и вымазал стекла. Все эти предосторожности применялись с целью скрыть прибытие в Марокко генерала де Голля и его спутников.