– Значит, и ты понял это, – со слезами на глазах согласилась с ним Вера.

– Горе той земле, на которой они будут хозяйничать, – никак не унимался Иван. – Клубы они превратят в секс-рынки, святые храмы – в бизнес центры. А совесть сделают рабыней подлости, лицемерия!..

– Успокойся, Ваня…

– Как я могу успокоиться, если это на самом деле так. Ты думаешь, почему рухнул Манхэттен?

– Я не знаю.

– А я знаю.

– Почему?

– Потому что в структурах американской безопасности тоже появились люди, которые работают сразу на несколько стран. Так называемые «кроты». В основе их службы не национальная идея – покончить с терроризмом и не бояться выходить на улицу, а деньги. Они сами помогли прорасти терроризму, забыв о чести, присяге. В результате чей-то шкурный интерес угробил тысячи людей. А у нас в Москве на Дубровке? То же самое. Наверняка кто-то знал или догадывался, что произойдет захват мирных граждан. И адрес, может быть, знал. Но людей купили, так же как и этих солдафонов по ту сторону болота. Такие люди готовы за лычку на погонах стрелять не только по Белому дому, но и по священным храмам родной земли! – Иван неожиданно затрясся, как в лихорадке, и руки его задрожали. В его фигуре было сейчас что-то демоническое и неистовое, похожее на фигуру Ивана Грозного с картины Репина.

– Да все это шушера, – никак не мог успокоиться он. – Пустотелые люди! Точнее, не люди, а жалкие, кем-то проплаченные роботы, без души, ума… Главное для них – не поймать меня, чтобы обратно посадить в тюрьму. Главное, Верушка, – отнять у меня бесценное богатство, о котором я тебе еще не говорил!

– Какое богатство?! – Вера вдруг почувствовала в его словах какой-то новый прилив энергии, какую-то нестерпимую боль. И не только безысходная ненависть слышалась в них, но и сверлящая, душераздирающая, почти паническая тревога за свое бесценное богатство. Она уже поняла, что в его высказываниях присутствуют еле уловимые преувеличения реальной жизни. Но это ей нравилось именно в нем, потому что в его высказываниях не было никакого кокетства, никакого щегольского заумия. Он был абсолютно не похож на суетливых московских господ, напичканных европейскими мобильниками и ноутбуками. Их-то преувеличения реальной жизни как раз вызывали в ней тошноту, потому что сводились либо к теневому бизнесу, либо к сексу с резким запахом забродившей спермы от «Мадам Клико». – Может быть, ты считаешь богатством свой талант писать искренние стихи, – с грустной улыбкой поинтересовалась она, – или читать по звездам судьбы людей? Но с таким богатством, Ваня, скорей врагов наживешь или в трубу вылетишь.

– Нет, Верушка, я прекрасно понимаю тебя, хотя считаю, что писать искренние стихи – это тоже большое богатство, потому что искренние стихи, словно строгие зеркала, фиксируют нашу изломанную хамелеонскую жизнь. Но здесь совсем другая метаморфоза. Здесь дух захватывает от превосходства и удивительности человека над остальными млекопитающими. Творить хочется, создавать новый мир, строить чудеса, немыслимые планы!

– Неужели ты нашел золотую жилу в своих дремучих угодьях? Или клад драгоценный?

– Если б я нашел золото, клад, было бы все по-другому..

Вера подошла к Ивану совсем близко и пристально посмотрела ему в глаза.

– Может, твое богатство наподобие папкиного, куницы да норки. Он так и называет его: «мое пушное золото».

– Не мучайся в догадках. Это сокровище мне подарило наше великое солнце, и я обязан ему всей своей жизнью… – Иван сделал несколько шагов в сторону леса, над которым уже надвигался еле заметный свет нового дня, и, продолжая вглядываться в темную даль болота, вдруг стал медленно опускаться на колени. – Чудо мое, я знаю, скоро ты появишься над грешной землей, согреешь меня, приютишь. – вкрадчиво зашептал он в сторону еле заметной полоски света на темном небе. – Я вновь счастлив нашей встрече и знаю, что ты поймешь меня!.. Прошу, счастье мое бесценное, дай мне силы спасти тебя от этих безумных жалких людей. Ведь они уничтожат тебя, как только поймут твою естественную мудрость, твой солнечный разум, который своим теплом, своей чистотой, состраданием никогда не даст им покоя.

– Ваня, нам надо уходить.

– Подожди, Верушка. Эти слова и к тебе относятся, потому что ты для меня такое же светлое, еще не искушенное счастье, втянутое в эту пошлую игру в жизнь. Вдумайся в мои слова. – И он опять поднял голову, вглядываясь в ту сторону, откуда виднелась еле заметная полоска солнечного света. – Это я говорю с тобой, звезда моя. Иван Петрович Кузнецов – опальный русский поэт, звездочет, влюбленный в твою щедрость, бескорыстное благоразумие. Пусть для кого-то я озлобленный зэк, бежавший из тюремного барака, или призрак, похоронивший себя от отчаянья, безысходности. Но для тебя, мудрое мое солнце, я верный друг, и я сделаю все возможное, чтобы спасти тебя.

По мере того как полоска света увеличивалась, лицо Ивана преображалось и становилось более одухотворенным, решительным. А отблески солнца продолжали надвигаться на лес и освещали уже не только хвойные урочища, но и другой край болота, где находились люди с собаками.

Зеленых огней уже не было видно, зато карликовые березки и сосны, озаренные первыми лучами солнца, уже ждали нового дня.

Но Иван не замечал этого. Он не сводил глаз с тех деревьев, из-за которых вот-вот должно было появиться желанное светило, и был счастлив как школьник, который впервые понял, что не «двойки» и «пятерки» решают его судьбу, а знания тех понятий жизни, о которых мало кто говорит вслух. И как только показалось солнце, с Иваном Петровичем Кузнецовым произошло что-то невероятное.

– Да здравствует еще никем не купленное чудо! – как ошпаренный, закричал он и, бросившись к карабину, схватил его обеими руками. Он, вероятно, хотел выстрелить вверх, но вовремя остановился. – Да здравствуют весна, любовь, цветение такое, какое оно есть! – продолжал кричать он, размахивая карабином. – Солнце, ты слышишь меня?! Вон там, на краю болота, затаились люди, которые хотят отнять у нас с тобой то, к чему они не имеют никакого отношения! Отнять наше с тобой богатство! То богатство, которое для тебя и для меня, да и для всех жителей Вселенной бесценно! Прошу тебя, сделай что-нибудь!

Прокричав наболевшие слова, Иван долго смотрел на огненное зарево, пока из глаз его не потекли слезы. Они текли то ли от счастья, то ли от головокружения и боли в глазах. Лицо его тоже вдруг вспыхнуло, и на скулах озаренного лица внезапно обозначились, а потом зашевелились бугристые желваки.

Иван неожиданно повернулся к Вере, и она вдруг услышала, как он, стиснув челюсти, заскрипел зубами, а потом с какой-то необъяснимой то ли досадой, то ли радостью прохрипел так, что ей стало жутко.

– Верушка, там, в тайге, куда мы едем с тобой, такая сногсшибательная метаморфоза, от которой дух захватывает! Черти в глазах прыгают! И жизнь становится совсем другой…

– Где, Ваня?

– В брусничном суземье…

– Какая метаморфоза?