— А как же. Шорва скоро сварится, — сказала мама.

— Не хочу показаться нахалкой.

— Да ты что! — возмутилась мама. — Столько времени нас не было, а ты тут принялась вежливость изображать?

— Тогда ладно. Обедаю с вами, — решительно сказала Лейла и покраснела.

— Вот и чудесно.

По правде говоря, Лейла обожала, когда ее угощали у Тарика, где вся семья за столом, и ненавидела есть у себя, в одиночестве. Ей нравились фиолетовые пластмассовые стаканы, четвертинка лимона в кувшине с водой, манера выжимать сок из кислых апельсинов во все кушанья, даже в йогурт, безобидное подшучивание друг над другом за трапезой.

Разговор за едой никогда не стихал. Семья была пуштунская, но в присутствии Лейлы они говорили только на фарси, хотя девочка понимала и по-пуштунски, не зря в школу ходила. Баби утверждал, что между их народом — таджиками — и пуштунами не все гладко.

— На таджиков всегда смотрели с пренебрежением. Пуштуны правили страной двести пятьдесят лет, а таджики всего девять месяцев, в 1929 году.

— И ты когда-нибудь чувствовал это пренебрежение, Баби? — спрашивала Лейла.

Баби протирал очки полой рубахи.

— По мне, все эти рассуждения о национальности — просто чушь, и очень опасная чушь. Какая разница, кто таджик, кто пуштун, кто хазареец, а кто узбек, если все мы — афганцы? Но если одна группа людей правит другими так долго... Накапливаются обиды. Возникает соперничество, вражда. Так было всегда и везде.

Может, где-то так и было. Только не у Тарика. С ней всегда держались ровно, естественно, по-доброму, никаких сложностей из-за языка или разницы в обычаях не возникало, никто не злился и не жаловался. Не то что у Лейлы дома.

— В карты сыграем? — спросил Тарик.

— Да, отправляйтесь наверх, — сказала мама, с неодобрительным видом разгоняя рукой клубы табачного дыма. — А я займусь обедом.

Лежа на полу в комнате у Тарика, они играли в панджпар, и Тарик рассказывал про поездку, про то, как помогал сажать дяде персики и как ему попалась раз в дядином саду змея.

В этой комнате Тарик и Лейла делали уроки, строили карточные домики, рисовали карикатуры друг на друга, стояли у окна, когда шел дождь, и смотрели, как капли разбиваются о стекло и струятся вниз.

— Вот тебе загадка. — Лейла тасовала карты. — Что может объехать весь мир, не покидая своего угла?

— Подожди-ка. — Тарик, поморщившись, вытянул ногу с протезом и подложил под нее подушку. — Так лучше.

Лейла помнила, как он впервые продемонстрировал ей свою культю. Ей было шесть лет, но она храбро провела пальцем по блестящей, туго натянутой коже ниже колена. Обломок кости под кожей был неровный, с какими-то зазубринами. Тарик объяснил ей, что порой кость продолжает расти даже после ампутации. Она спросила, не больно ли ему, и Тарик сказал, что под конец дня саднит и что протез прилегает неплотно и натирает ногу, особенно когда жарко. Возникают волдыри и язвы, и мама смазывает их специальными мазями. Помогает.

Лейла разревелась.

«Ну что ты хнычешь? Сама ведь попросила дать посмотреть, — упрекнул он ее тогда. — Если бы я знал, что ты такая плакса, ни за что бы не показал...»

— Марка, — сказал Тарик.

— Что?

— Твоя загадка. Ответ: почтовая марка. После обеда идем в зоопарк.

— Ты знал ответ заранее. Скажи, знал?

— Ничего подобного.

— Ой, врешь.

— А ты завидуешь.

— Чему это?

— Моей мужской смекалке.

— Мужской смекалке? Ты серьезно? Ну-ка, скажи, кто все время выигрывает в шахматы?

— Я тебе поддаюсь, — засмеялся Тарик, но оба знали, что это неправда.

— А у кого не клеится с математикой? Кто все время просит помочь с уроками, хотя сам на целый класс старше?

— Был бы на два класса, если бы не эта скучища — математика.

— И география, по-твоему, тоже скучная.

— С чего это ты взяла? Все, замолкни. Идем мы в зоопарк или нет?

— Идем, — улыбнулась Лейла.

— Отлично.

— Я скучала по тебе.

Молчание. На лице у Тарика не то кислая усмешка, не то гримаса отвращения.

— Лейла, что это с тобой?

Сколько раз Лейла, Хасина и Джити говорили друг другу эти самые четыре слова, стоило им расстаться на каких-то два-три дня! Я скучала по тебе, Хасина. И я по тебе тоже. Все-таки мальчишки совсем из другого теста. Они не выставляют дружбу напоказ, нюни им ни к чему. Наверное, ее братья были такие же. Наверное, дружба для мальчишек — нечто незыблемое, несомненное и не нуждается в подтверждении.

— Это я тебя дразню, — соврала Лейла.

— Ну-ну. У тебя получилось. — Взгляд исподлобья.

Только улыбка у него уже не кислая. И краска бросилась в лицо. Или это просто загар?

Лейла не хотела ему говорить. Она знала, что ничего хорошего все равно не выйдет. Ведь Тарик это так не оставит. Но когда они с Тариком вышли на улицу и направились к автобусной остановке, на глаза Лейле опять попался Хадим со своей шайкой-лейкой. Сгрудились у чужого забора, большие пальцы рук заткнуты за пояс, и скалятся нахально.

Лейла не выдержала и рассказала все Тарику. Оно как-то само собой вышло.

— Что, что он сделал?

Лейла повторила.

Тарик указал на Хадима:

— Это его рук дело? Вот этого вот? Это он?

— Он.

Тарик сквозь зубы пробормотал что-то по-пуштунски, Лейла не разобрала.

— Жди здесь. — Это уже на фарси.

— Тарик, не стоит...

Но он уже переходил улицу.

Хадим сразу же перестал улыбаться, вынул руки из-за пояса, переступил с ноги на ногу. Окружавшая его орава беспокойно закопошилась.

Сколько их? — перепугалась Лейла. Десять, двенадцать? А что, если они накинутся все на одного?

Тарик остановился в нескольких метрах от Хадима.

Передумал?

Тарик нагнулся.

Шнурки развязались? Или это хитрость, чтобы повернуть назад?

И тут Лейла поняла.

Тарик выпрямился и запрыгал на одной ноге к Хадиму, высоко подняв свой протез, словно это был меч.

Мальчишки бросились врассыпную. Хадим остался один.

Пыль поднялась столбом. Звуки ударов смешались с воплями.

Больше Хадим Лейле не докучал никогда.

Тем вечером Лейла с отцом, как всегда, ужинали вдвоем. «Мне что-то не хочется, — сказала мама. — Захочу — поем», — и забрала тарелку к себе еще даже до прихода Баби. Когда отец с дочкой сели за стол, мама спала. Или делала вид.