я нарочито искусственным голосом — мы с Сименом всегда смеялись над газетами, которые пишут так в материалах, основанных цифрах, выдернутых из официальных отчетов. Сварили суп из топора, говорит в таких случаях Симен. «Ага, согласно исследованиям, — подтвердил он. — Но вот этому я верю. Более самостоятельным детям, естественно, уделяется меньше внимания, они справляются сами и не вызывают у родителей такого инстинктивного стремления заботиться о них». — «Внимание и любовь — это не одно и то же», — возразила я. «Да, но иногда их бывает трудно отличить, — сказал Симен. — И родителям, и детям».

— Нет, я давно с ней не говорила, — отвечаю я маме. — А ты?

— Нет, она никогда не звонит.

— Но ты с ней как-то общаешься?

— Я пытаюсь, но ты же знаешь, какой Лив может быть закрытой и отстраненной.

Мне всегда казалось, что, когда мама говорит о Лив, она скорее описывает себя, в особенности если речь идет о том, что она считает ее недостатками. Раньше я предполагала, что это такая форма проекции, практически осознанная, принятие каких-то сторон собственной личности через Лив, но в последние годы я пришла к выводу, что это просто неспособность к самоанализу.

— И вот теперь, когда у меня такая масса времени, чтобы присматривать за Агнаром и Хеддой, я почти перестала их видеть, — продолжает мама. — Парадоксальная ситуация.

— Мама, давай по-честному. Нет никакого парадокса в том, что вы с папой разводитесь, а Лив хочет защитить от этого своих детей.

Очевидно, она и папа полагали, что точно так же, как и раньше, будут бабушкой и дедушкой и их функции по отношению к Агнару, Хедде и всем потенциальным будущим внукам никак не изменятся. Они не понимают, до какой степени важно жить вместе, в одном доме — и вообще быть дома — для того, чтобы у их внуков возникло то же чувство, которое когда-то внушили нам их собственные родители.

— Но ведь это никак на них не влияет! Мы со Сверре вполне способны делать что-то вместе ради внуков, и Лив прекрасно об этом знает, но не дает нам такой возможности, — возмущенно говорит мама, и прежде чем я успеваю ответить, у нее звонит телефон.

И у мамы, и у папы сохранилось это старомодное представление о мобильном телефоне как о специальном и дорогом устройстве, поэтому они считают необходимым отвечать на звонки абсолютно в любой ситуации. Будто не до конца осознали, что само название «мобильный телефон» подразумевает возможность перезвонить в удобный момент, даже если их собеседника не будет дома.

И вот, вместо того чтобы проигнорировать телефон, который уже на максимальной громкости сигнализирует о том, что с ней кто-то хочет поговорить, мама с явной неохотой берет трубку и отвечает подчеркнуто деловым тоном. И если бы она, как и папа, не установила предельную громкость, хотя у мамы нет проблем со слухом, я поверила бы, что звонят из издательства. Совершенно отчетливо слышен мужской голос, который называет ее по имени, обращаясь как к близкому человеку, — и немного вопросительно, будто недоумевает, что происходит, он явно не привык к тому, чтобы мама отвечала так отстраненно.

— У меня сейчас в гостях Э… то есть моя дочь, могу ли я перезвонить чуть позже? — произносит мама, и, кажется, это впервые, когда она откладывает разговор, хотя никто не мешает.

Она вешает трубку, не дожидаясь ответа. И я вдруг радуюсь тому, что здесь нет ни Хокона, ни Лив. Мама оборачивается ко мне, улыбаясь, и не говорит, кто звонил, вопреки своей привычке: «Это просто Лив. Это просто Анна. Это просто начальник. Это просто бабушка». Я помню, что благодаря этой забавной маминой манере обозначать собеседника папа называл бабушку «просто-бабушка».

Но вместо этого мама продолжает, точно нас и не прерывали:

— Мне очень хотелось бы, чтобы Лив осознала: своим поведением она только все усложняет, она сама немало делает для того, чтобы случились те изменения, которых она так боится.

ЛИВ

После нашего отпуска в домике я с нетерпением ждала осени, но она никак не наступает. Уже октябрь, но солнце решило взять свое после стоявшей все лето пасмурной погоды. Конечно, на севере иногда прояснялось, но это не считается. В Эстланне солнце не появлялось до середины сентября. И вот теперь совершенно невозможно после работы лежать на диване, солнце и тепло выталкивают меня на воздух. По вечерам я бесцельно копаюсь в грядках, в основном просто чтобы чем-нибудь себя занять в ожидании дождей и холодов. «Похоже, все, кроме меня, не верят своему счастью оттого, что все-таки наступило лето. Даже Ингрид, хотя она и в партии зеленых, говорит только о том, как здорово наконец-то позагорать», — говорю я Олафу. Я только что пришла домой, а он как раз закончил стричь лужайку, которая пустилась расти с тропической скоростью. Олаф смеется, но соглашается, что в нынешней погоде есть нечто ненормальное, и от этого немного не по себе, как он заметил.

К моему стыду, меня мало заботят проблемы окружающей среды. Из чувства долга я сортирую мусор, но не верю, будто на ситуацию хоть как-то повлияет то, что меньшинство норвежских домохозяйств со средним достатком осознанно распределяет пищевые отходы и пластик по зеленым и синим пакетам соответственно — а может, наоборот, — особенно после командировки в Азию, где приходилось пробираться между огромными горами мусора, сваленными вдоль улиц в Катманду или Нью-Дели. Я никогда не высказываю этого вслух и, естественно, продолжаю сортировать отходы; само собой разумеется, даже скромная помощь не бывает лишней. Но этой осенью кажется, что погода подчеркивает необратимость тревожных изменений: все идет не так, и ничто не поможет.

Все лето я молчаливо надеялась, что осень принесет собой порядок и хаос, царивший весной и летом, будет вынужден уступить повседневным занятиям и привычному укладу. И вот вместо этого вышло солнце, вскоре стало можно купаться, а потом меня накрыло ощущение того, что все рассыпается и этого уже не собрать.

Мы с Олафом и детьми провели больше трех недель летних каникул в Лиллесанне. И впервые показалось, что это слишком долго и лето никогда не кончится. Мы были вчетвером все время, раньше такого не случалось, и к концу каникул я поняла, что мы никогда до этого раза не оставались одни на три недели подряд и что мы — Агнар, Хедда, Олаф и я как единое целое, семья — полностью зависим от взгляда остальных, их вмешательства и вклада в нашу жизнь, это и позволяет нам нормально