Господи, хорошо, что Вика уже не может родить. А с Мариной яеще не спал. Неужели Надюшка беременна? Может, поэтому в нашу последнюю встречуона произносила какие-то сентиментальные слова? Только этого мне не хватало!Настроение испортилось. А что, если Вика все-таки еще способна к деторождению,в конце концов, насколько я знаю, месячные у нее приходят регулярно, и она нежалуется на приливы, или что там еще бывает у баб при климаксе? Неужто она настарости лет решит родить мне сына? Нет, это Надюшка… В последние несколькомесяцев других баб у меня не было. Тем не менее надо обязательно наведаться кНадюшке, она скажет, что беременна, и будет ждать моей реакции… Я не хочу… Авдруг речь шла о Марине? Вдруг она забеременеет от меня? Ерунда, надо бытьосторожным, и ничего такого не будет. Мы оба не дети, и, думаю, ей второйребенок тоже ни к чему. Мать умрет… Тьфу, что за черт! Старая баба, про которуюговорят, что она «бзиканутая», невесть чего наболтала, а я и уши развесил,болван чертов!

Он отвез домой Сидора, сдал на руки жене и уехал. С дорогион позвонил Марине, но нянька сказала, что она на даче. Значит, поеду сейчас изастану ее врасплох. Наверное, не надо ничего говорить, а просто подойти иобнять… У него от волнения горло перехватило.

Он легко нашел улицу Советскую, дом семь. Почему-то в старыхдачных поселках улицы упорно не переименовывают. За разросшимися у заборакустами дачи не было видно. Зато на обочине стоял вишневый «Рено». Он толкнулкалитку и с отчаянно бьющимся сердцем шагнул в сад. Боже, как хорошо! Цветущаясирень, еще какие-то кусты, никаких клумб, грядок, дорожек и старый деревянныйдом. Взглянув вправо, он увидал перед верандой небольшую лужайку, уставленнуюяркими, пестрыми стульями и креслами, в одном из которых спала Марина. На нейбыл черный в цветочек сарафан, а ноги прикрыты белой с зеленым тканью. Онподошел поближе. Она не проснулась. Ее дивные зеленые глаза были закрыты. Яхоть пойму, красивая она или нет… Красивая, черт возьми, еще какая красивая, аможет быть, дело не в красоте, а в том, что она воплотившаяся мечта… Во сне лицоее было совсем другим, каким-то беззащитным, что ли… Она слегка улыбалась. Онподошел совсем близко. Встал перед ней. Она вдруг открыла глаза.

– Ой! Как вы меня напугали! – Она даже за сердцесхватилась. – Вы с ума сошли, разве так можно!

– Простите, я вас окликнул, но вы не услышали…

Просто подойти и обнять, как он планировал, не получилось.

– Что вам снилось, вы улыбались во сне.

– Мне снились вы.

Он опешил.

– Мне приснилось, что вы смотрите на меня и умираете сосмеху.

– Я смотрю на вас и правда умираю, но не со смеху…

– Сядьте, что вы мне солнце заслоняете. Только не настул! Возьмите кресло!

– Вы не пригласите меня в дом?

– Там невыносимо жарко, я включила отопление.

– Зачем?

– Чтобы дом просох. И потом, мне надо дошить…

И тут он вспомнил свой исландский сон.

– А что вы шьете?

– Занавеску, – ответила она.

И тут он действительно расхохотался. Она смотрела на него снедоумением.

– Что вы смеетесь?

Но он от хохота не мог даже ответить. Глядя на него, онатоже начала смеяться, и вот уже оба корчились от смеха, словно дети, и обоимказалось, что с каждым мгновением смеха преодолеваются гигантские расстояния,разделявшие их, и они все ближе и ближе друг к другу… Первой опомнилась Марина:

– Господи, в моем сне смеялись только вы, но,оказывается, это заразно… Смех без причины признак дурачины.

– Только у вас! У меня причина была!

– Хотите сказать, что я дура?

– Вот именно! Самая изумительная дура на свете!

– Это комплимент? Весьма сомнительный, я бы сказала!

– Ой, простите, дураком оказался я и, кажется, сморозилкакую-то фигню…

– Ну и ладно, я не обижаюсь. Но все-таки почему высмеялись?

Он рассказал ей сон. Она хмыкнула.

– Должна заметить, что наяву меня семейные трусы невозбуждают, – со смехом сказала она и вдруг покраснела. – О господи,я и вправду редкая дура… Зачем вы приехали?

– А вы не понимаете?

Она промолчала и взялась за свое шитье.

– Послушайте, перестаньте шить!

– Почему?

– Потому что если вы уколетесь, то можете опятьзаснуть, надолго, как Спящая красавица…

– Мне это не грозит!

– Почему?

– Потому что вы уже тут…

– Вы хотите сказать, что я уже тут и сразу разбужу васпоцелуем?

– Вот именно.

– Я готов.

Ей казалось, что это происходит не с ней, а в каком-тофильме. Она отложила шитье на соседнее кресло.

– Марина, я не знаю… Я, когда ехал сюда, думал, войду,сразу обниму, ни слова не говоря, а получилось не так…

– Вы оробели? – насмешливо осведомилась она.

– Нет, просто я понял, что это не главное…

Она посмотрела на него с интересом:

– А что, по-вашему, главное?

– Откуда я знаю? Я впервые в жизни чувствую себя сженщиной полным идиотом. Наверное, от страха совершить непоправимую ошибку, мнекажется, вы не прощаете ошибок…

– Да? Я произвожу такое впечатление? – серьезноспросила она. – Внушаю страх?

– Не страх, а… благоговение… – произнес он глухо, самсебе удивляясь. Это было слово не из его лексикона.

– Благоговение? Какая гадость!

– Почему?

– Мне не нравится внушать благоговение… Знаете, когдамы тут хохотали вместе, мне показалось, что…

– Вам показалось, что мы стремительно приближаемся другк другу, и вдруг… снова отдалились, да?

– Что-то в этом роде.

– Значит, надо опять засмеяться.

– Легко сказать!

– Но и сделать нетрудно. – Он наклонился ипощекотал ее босую пятку. Она взвизгнула, дернула ногой, но он поймал ее ногу ипоцеловал. Она затихла. Он снова пощекотал ее. Она завизжала. Он опятьпоцеловал.

– Пустите, у меня ноги в земле…

– Вы хотели сказать – грязные? – засмеялся он иеще раз поцеловал ей ногу.

– Михаил Петрович, не надо! – взмолилась она.

Он опустился на траву и положил голову ей на колени.

В этот момент дико завыла сигнализация.

Он вскочил. Это выла его машина. Они оба кинулись к калитке.Около «БМВ» стоял грязный, лохматый козел и почему-то с остервенением бодалзаднюю дверцу.