– На кресло, быстренько! У меня наверху – два кровотечения!

Диагноз подтвердился через минуту: восемь недель беременности.

– Ну, что будем делать? – спросила врачиха. – Оставлять?

– Вера Павловна, аборт, – подсказала медсестра. – Уж помогите сестричке: глупенькая она…

– Хорошо… Приходи через три дня. У меня будет окно с двенадцати до часу. Вычищу. С собой нужно взять…

– Я расскажу, расскажу, – перебила врачиху медсестра.

Когда Эльза в тот же день, вечером, на привычной прогулке в парке, сообщила Чуне, что врачиха подтвердила беременность, он хмыкнул и сказал примирительно:

– Ну, мать, не ты первая, не ты последняя.

– А где полтинник достать?

– Наскребем.

Чуня для верности побренчал мелочью в кармане. Потом спросил:

– Отец сегодня дома?

– Не-е.

– Пойдем?

– Зачем?

– Ну как зачем? Теперь-то уж все равно.

Чуня довольно захихикал.

Эльза хотела послать его куда подальше, но в одно мгновение ее осенило: надо с Чуней обращаться ласково, предупредительно. Она от него полностью зависит – от его переговоров с медсестрой Светой, от добытого им полтинника. С нынешнего дня они в одной связке, как альпинисты.

И покорно согласилась:

– Пойдем.

Он давно перестал церемониться в ее доме. Последнее время не приносил ни бутылок с дешевым, тяжело бьющим в голову вином, ни импортных сигарет. Уже недели две предлагал «Яву» с прибауткой:

– На-ка тебе «Явку» на халявку.

И, придя в квартиру, не разводил сантиментов, просто облапывал в прихожей, как только за ними щелкал замок двери, слюняво целовался, расстегивал Эльзины джинсы и волок как был – в куртке, кроссовках, пуловере – на тахту. Там они уже кое-как разоблачались: Эльза, методично расстегивая пуговицы и крючки; Чуня – рывками срывая одежду, изображая страстного мужчину.

По-прежнему никакой радости и счастья Эльза от их близости не испытывала. Один и тот же глухой, заунывный вопрос, как далекий колокол, бился в ее голове: «Разве это я? Разве это я?»

Зато Чуня был доволен безмерно. Последнее время, одеваясь, он сам себя похваливал:

– Какой я у тебя мусчина! А? Какой у тебя клевый мусчина!

Он зачем-то нарочно повторял не «мужчина», а «мусчина». Эльзу тошнило от его ужимок, шуток, лысины, одутловатого тела, суетливых движений. Она тоскливо смотрела на его руки – толстые пальцы, коротко обстриженные ногти.

Сегодня, когда он, сделав свое петушиное дело, одевался, она постаралась весело спросить:

– Так ты перезвонишь Свете, Чуня? Чтобы не сорвалось?

– А как же… Как же… – Он довольно усмехнулся. – Друзья познаются в бидэ, девочка моя.

Эльза через силу засмеялась.

Он нагнулся к ней:

– А ты не разлюбишь своего Чуньку? Ладно, карамелечка?

– Что ты, что ты!.. (Как же, держи карман шире!)

– Ты только поактивней будь в следующий раз… Двигайся, когда мы… поэнергичней… Обнимай, целуй крепче, когда я… Мы с тобой…

– Конечно, конечно. (Козел старый!) Я же, Чуня, не виновата. Я же устаю, как всякая трудящаяся женщина, – кто-то на работе наламывается, я – в школе…

– Ясно. Ладно… Вот в мае, когда абортарий сделают, двинем в одно место, на дачу. Отдохнешь, карамелечка. Развеешься.

Чуня присел на край тахты и начал строить планы: как это у них все будет на даче. Что они станут есть, пить, куда пойдут, что и как будут делать. Глазки его заблестели, он своими мясистыми пальчиками начал поглаживать Эльзу по груди, животу. (Когда ты смоешься, гад?!)

– Ох, люблю я молоденьких девочек! – вдруг признался он.

– И многих ты любил?! – нарочно ревниво округлила глаза Эльза. (Скольких ты нас попортил, козел?!)

– У меня еще все впереди, карамелечка. Вас много. Вы все тоже хотите настоящего мусчину попробовать.

(И не стесняется, гад! Я у него – очередная подстилка. Так бы и задушила, загрызла, впилась бы в мясистую шею твою зубами, всеми зубами.)

– А полтинник? – вернула Чуню на землю Эльза.

– Не боись. Все будет о’кей.

Когда за Чуней наконец-то захлопнулась дверь, Эльза долгим взглядом посмотрела в темное апрельское окно. Ее подташнивало, сосало под ложечкой. Она лежала, положив руки на живот, и будто искала спасения у городского неба, у его темнеющих глубин. Как же Эльзе было худо, кто бы знал!

Вечером она попыталась поднять с одного бока платяной шкаф. Слышала, что от тяжестей бывает выкидыш, но не помогло.

Эльза стояла под горячим душем и глотала слезы.

А назавтра Чуня исчез. Он не позвонил ей утром, как обычно, не явился в парк на вечерний променад. Эльза гуляла в одиночестве уже добрых два часа, продрогла до костей, то и дело стреляя у прохожих пацанов сигареты. Телефона Чуни она не знала. Обрюхатил, сволочь, и концы в воду, полтинник кто будет доставать – Пушкин?

Не появился Чуня и на следующее утро. В школе Эльза, как всегда, думала о своих проблемах: что ей делать? Как быть?

И придумала.

Ей нужны деньги – пятьдесят рублей. Так она их возьмет у тети Вали. И после уроков, не переодеваясь, в синем, лысеньком на рукавах костюмчике, в серой блузке, с сумкой через плечо, поехала на другой конец города.

К счастью, тетя Валя была дома.

– Надо же, как ты меня застала! – удивилась тетя Валя. – А я приболела сегодня, ушла с работы пораньше. Отпросилась… Ну, как твои дела, отличница?

– Нормально, – буркнула Эльза. – Теть Валь, что у тебя поесть?

– Хочешь, блинов напеку?

– Не надо.

– Ну, тогда – обычный обед.

Тетя Валя накрыла на стол: прозрачные праздничные тарелки из тонкого фаянса, мельхиоровые изящные ложки и вилки, кружевная соломенная хлебница. И все так чистенько, вылизано. То и дело тетя Валя стирала из-под Эльзиного локтя с клеенки невидимые пылинки.

Обед состоял из куриного супа, рыночных помидоров с зеленью, ароматного, горкой на тарелке, риса и сочного куска мяса. «Наверное, тоже с рынка», – подумала Эльза, вгрызаясь в аппетитный кусок.

К чаю тетя Валя извлекла из своих неиссякаемых в любое время года запасов баночку клубничного варенья и остатки позавчерашней давности тортика.

– Ну-с, теперь рассказывай тетке: как живешь-можешь?

– Нормально, – повторила, как и час назад, Эльза. – Теть Валь, а я к тебе – по крупному делу.

– Да? – Тетя Валя округлила глаза. Она не любила внезапных, ошарашивающих сообщений.