историю о ревности или любви, и уж совсем хорошо, чтобы и твой посланец сгинул совсем и дальше этого стола наш разговор не ушел.

— А кто такой Аптэкарь? — спросил Берия.

— Кто слишком много знает… — Коба не договорил, но Берия знал концовку и тут же радостно выпалил.

— Тот рано умирает! Все сделаю, батоно, как сказали! — преданно воскликнул Лаврентий и поднял бокал. — Спасибо за это великое довэрие, дорогой Иосиф Виссарионович!

Берия встал и первым выпил бокал вина до дна.

— У меня такое предчувствие, что некоторым моим землякам уже тесно за Кавказским хребтом и пора выходить на большую дорогу жизни, — улыбнувшись, заметил Коба. — Если все сделаешь как надо, осенью подыщу тебе здесь работу…

Берия на мгновение замер, точно хотел понять: не ослышался ли он, а утвердившись в том, что не ослышался, порозовел и, волнуясь, проговорил:

— Более преданного человека у вас никогда нэ было и нэ будет, батоно! За вас, товарищ Сталин, я готов любого врага самолично растерзать и сам умереть!

Берия сел на место.

— Ну и дурак! — усмехнувшись, бросил Коба. — Ты, я вижу, совсем там одичал, в Тбилиси. Надо делать так, чтобы и волки были сыты, и овцы как бы целы. Русский народ очень мудрый, и нам с тобой этой мудрости еще надо учиться. Бери пример с товарища Кирова. Он ни перед кем не заискивает, ни у кого ничего не просит, а ему все сами дают. Вот как так?

Берия завороженно слушал Кобу и, пожалуй, впервые задумался о Кирове. «А ведь действительно, так и выходит: все ищут дружбы с Кировым, все его хвалят, все им восторгаются, а он вроде бы совсем незаметный, — подумал Лаврентий. — Вот как так?..»

8

Трамвай позванивал на каждом повороте, и скрежет колес продирал ознобом кожу. Мильда не любила резкие звуки, хоть и давно привыкла к трамвайному лязгу. В обычные дни, добираясь «электрической черепахой» до работы, она почти не замечала скрипа и скрежета, занятая собственными мыслями, но сегодняшний день оказался особенным.

В девять утра, придя на работу, она отнесла начальнику управления на подпись папку с кадровыми приказами и забрала те, что он подписал вчера. Вернувшись, она стала расписывать копии приказов по отделам. Зазвенел телефон. Он стоял у нее на столе. Мильда сняла трубку и услышала знакомый голос:

— Здравствуйте, Мильда Петровна, — теплый приветливый баритон с легкой хрипотцой, который она узнала бы из тысячи голосов. «Сережа!» — пронеслось у нее в мозгу, и на лицо тотчас вылезла предательская улыбка. Щеки разрумянились, и Мильда с трудом подавила вспыхнувшее волнение. К счастью, все ее сотрудницы в отделе кадров были заняты выверкой годового отчета и сидели не поднимая головы.

— Здравствуйте, я вас слушаю, — проговорила Мильда, и голос ее потеплел. Молоденькая помощница Драуле Зина Сапожкова все же уловила в голосе начальницы странные нотки, с любопытством взглянула на нее, но Мильда Петровна махнула ей рукой: работай, это не тебя.

— Рад слышать твой голос, — тихо произнес Киров. — Одну минуту! — он звонил из своего кабинета.

«Он вернулся! Он здесь! Позвонил!» — радостным колокольчиком прозвенело в душе у Мильды.

Она слышала, как кто-то вошел в кабинет к Кирову, как забубнил отдаленный мужской голос, что-то объясняющий, но Сергей Миронович неожиданно оборвал вошедшего:

— В чем дело? Кто вас звал?! Выйдите вон! Когда вы мне понадобитесь, я вас приглашу!

Киров отложил трубку, снял другую.

— Я же сказал: ко мне никого не пускать! Будете лишены премии в конце месяца! — резко выкрикнул он в трубку и бросил ее.

От этого грубого начальственного окрика Мильда вся сжалась, точно кричали на нее. Раньше она этого не замечала за Кировым, а теперь «точно его подменили в Москве», пронеслось в ней.

Киров взял трубку, заговорил прежним ласковым голосом, и она понемногу успокоилась.

— О съезде ты, наверное, знаешь из газет, поэтому распространяться не буду, скажу лишь, что работы прибавилось вдвое: и Ленинград, и ЦК теперь…

Этим сообщением он сразу же успокоил ее, что никуда не уезжает, слухов о его переезде в столицу уже разнеслось немало, и Мильда, конечно, тоже волновалась. Если Киров переедет в Москву, свет в ее окошке померкнет. Надо будет настраиваться на тяжелую, нудную и тоскливую жизнь с нелюбимым мужем, который воображает себя то великим теоретиком марксизма, то будущим большим пролетарским писателем. За свои тридцать лет ее муж, Леонид Николаев — она даже не взяла его фамилию, оставив свою, Драуле, и он до сих пор ей этого простить не может, — написал две или три статейки для провинциальной лужской газетки, переделав для этой цели годовые укомовские отчеты. Он пытался продолжить «писательскую жизнь» и в Ленинграде, козыряя своей должностью инструктора в Институте истории партии, но ему вежливо дали понять, что в его услугах не нуждаются.

Теперь вечерами он читал «Капитал» Маркса, но, одолев две страницы, засыпал, рассказывая наутро, что он усвоил, но делал это весьма своеобразно: брал книгу и читал ей вслух эти же страницы, отчего ее утренняя жизнь превратилась в мучительную пытку. Мильда даже не допивала свой чай и убегала на работу, ссылаясь на то, что ее просили прийти пораньше.

— Я хотел бы видеть тебя прямо сегодня, — прошептал Киров. — Как ты?

— Хорошо, — ответила она.

— Тогда я выписываю пропуск, а машина будет тебя ждать на прежнем месте. Договорились?..

— Да…

— До встречи…

— Хорошо, — еле слышно проговорила она и положила трубку.

— Кто это? — спросила Зина.

— Из обкома, — ответила Мильда. — У них опять завал, просили подъехать два доклада помочь перепечатать.

— А мне можно? — спросила Зина. — Они хорошо платят?..

— Я спрошу, они не всех еще приглашают, это уж меня по старой памяти, — ответила она, раздумывая, что она скажет мужу. Он запретил ей брать ночную работу, вдвоем они неплохо получали, во всяком случае, им хватало, и особой нужды в подработке не было. Надо будет что-то придумать.

— А хочешь, я одну напечатаю бесплатно, пусть они посмотрят, скажешь, не успевала, подругу попросила,