Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лёлька прижимала к груди большую лысую куклу. Одна рука у куклы болталась на нитке. А глаза всё время со стуком закрывались и открывались.
Лёлька пробежала мимо, совсем слепая от слёз. Жалость, тоска сдавили Сашке грудь.
– Лёлька… я так не хочу… – зашептали его губы бессмысленные слова. – Не надо эту куклу… Я не знал… я не буду…
Сашка, напрягая последние силы, бросился вверх по лестнице.
Вдруг Сашка остановился, и нога его повисла над ступенькой. Потом медленно, потрясённый, он стал пятиться назад.
Сверху, под бормотанье, рычанье, повизгиванье, как под звуки какого-то дикого, нестройного оркестра, спускался Симеон Симеонович со всеми своими зверями.
«Как его занесло сюда? – мелькнуло в голове у Сашки. – В гости ходил, что ли? И зверей взял?»
Вокруг Симеона Симеоновича пышно колыхался густой дым. Все четыре обезьяны обняли его за шею, и казалось, что у Симеона Симеоновича пять голов. В руках он нёс медвежонка да ещё подпихивал ногой большую медведицу, которая, переваливаясь, неуклюже спускалась по ступенькам.
И тут Сашка просто обомлел.
Позади Симеона Симеоновича шла Сашкина мама. Она неловко прижимала к себе коричневого медвежонка. А медвежонок испуганно вырывался и отпихивался короткими, толстыми лапами. Губы у мамы дрожали, она была бледна.
– Ничего… – немного задыхаясь, проговорила мама. – Вещи – дело наживное… Как-нибудь проживём…
– Как-нибудь, Маша… – с натугой сказал Симеон Симеонович, покачиваясь под тяжестью обезьян. – Потушат, авось всё не сгорит…
У мамы от дыма слезились глаза. Она старалась вытереть мокрую щёку о плечо и не заметила Сашку. К тому же в это время между ней и Сашкой оказалась большая медведица да ещё нога Симеона Симеоновича, подталкивающая медведицу.
«Почему у нас всё сгорит? – подумал Сашка. – Ведь не наш дом горит…»
– Ой! – Сашка повернулся и упёрся лбом в холодную пыльную батарею. – Это я тому дяденьке полицейскому наврал, что тут живу. И теперь мы и вправду тут живём. Я же ему только «ага» сказал. От одного «ага» такое вышло. Значит, даже кивнуть головой нельзя. Да что же это? Всё хуже и хуже!..
Навстречу ему бежали какие-то люди, что-то крича и кашляя. То чья-то рука, то голова, то круглая каска пожарного высовывались из дыма.
Все люди бежали только вниз, вниз, вниз, и только один Сашка бежал вверх. И от этого ему стало совсем страшно.
А дым становился всё гуще. Он выедал глаза, жёг в груди.
– Эй, Степанов, людей больше нет? – закричал снизу чей-то голос. – Проверить по всем квартирам!
Сашка зажал нос и рот, зажмурился. Хватаясь за перила, он подтягивал себя кверху, с трудом преодолевая каждую ступеньку, расталкивая плотный и горячий дым.
– Немножко, ещё немножко… – вспомнил Сашка, и перед ним проплыло Лёлькино лицо с испуганными и сострадающими глазами.
Перила кончились. Не открывая глаз, он, как слепой, стал шарить вокруг себя, стараясь нащупать дверь на чердак.
Вот она! Доска качается – значит, она. Раскалённый тяжёлый дым ударил в лицо.
На чердаке творилось что-то невероятное. Там в глубине что-то трещало и ухало. Даже сквозь зажмуренные веки Сашка почувствовал что-то красное, движущееся, огненное.
– Книжки, книжечки! – беспомощно позвал Сашка, будто эти книжки были щенятами и могли сами подбежать к нему.
Сашка протиснулся в дверь, уже ничего не чувствуя, кроме невыносимого, палящего жара. Сноп искр ослепил его. Он задыхался.
Он не мог не дышать. Но дышать было нечем. Он открыл глаза на мгновение и увидел охваченный огнём сундучок. Увидел остро, чётко, ясно освещённую огнём каждую щель. С гудением из него било пламя.
Сашка глотнул жгучий, набитый искрами дым. Голова закружилась. Больше нельзя было ни дышать, ни жить…
И Сашка, протянув руки, плашмя упал на горящий сундучок.
Сашка открыл глаза. Он сидел на чердаке около окна, и острый свежий воздух овевал его лицо.
Сашка ещё плохо понимал, где он. Он только с жадностью смотрел на окошко «кошачий глаз», на косо повисшую раму, на солнечный луч, наполненный цветными пылинками.
Сашка осторожно повернул голову. Он ещё боялся вспугнуть всё это, боялся, что всё исчезнет: и чердак, и куча старого хлама, и тишина. Он чуть наклонил голову и скосил глаз. Сундучок. Он сидел на сундучке.
На коленях у него что-то слабо шевельнулось.
На коленях у него лежал раскрытый дневник. Сквознячок пролез между листами и перебирал их. Сашка с трудом разжал затёкший, судорожно сжатый кулак. С ладони спрыгнул ластик, упал на пол и упруго скакнул в темноту.
Сашка глянул в дневник. Двойка! Двойка! Милая! Живая и здоровая! Стоит себе как ни в чём не бывало, будто её никто и не стирал резинкой.
Безумная радость охватила Сашку. Значит, всё! Значит, ничего и не было! Ни пожара, ни аварии, ни «Степана Разина», лежащего на боку. Ничего, ничего!..
Сашка вскочил на ноги. Ура! Он затанцевал по чердаку, и луч солнца замутился от клубов пыли.
Какое счастье! Ну и пусть папа посердится. Пускай даже ремнём… Переживёт он это. Пусть он не поедет с классом на катере. Не поедет с Катей.
Сашка вспомнил светлые сощуренные глаза Кати. Как она засмеялась там, на обрыве, когда со «Степаном Разиным» случилась беда!
И вдруг Сашка понял, что, хотя этого теперь как будто и не было вовсе, он никогда не забудет этот смех.
Тяжёлая туча стала наползать на солнце. На чердаке сразу же потемнело. Чернота надвинулась на солнце. И вся куча старья опять показалась таинственной и странной.
«Почему же кончилось волшебство? – подумал Сашка. – Я тогда не разобрал до конца, что там было…»
Ему не хотелось даже прикасаться к Волшебной Энциклопедии. Он наморщил лоб, вспоминая:
– Мне свидетель звёздный Лев,
Свет Стрельца и Водолея!
Волшебства сломай печать!
Только жи… не жа…
И себя преодо…
Смо… сно… всё… на…
И вдруг буквы сами собой подставились, и Сашка как-то легко и просто понял, что там было написано.
– Мне свидетель звёздный Лев,
Свет Стрельца и Водолея!
Волшебства сломай печать!
Только жизни не жалея
И себя преодолев,
Сможешь снова всё начать!..
Сашка разгрёб пыльный хлам и сунул сундучок в самую глубину. Завалил досками, припёр сломанным велосипедом, а сверху ещё положил стул.