Рималь. — Манджушри знал, где взмахнуть мечом…

Рималь имел в виду легенду о возникновении Большой Долины, которую знают все непальцы.

Вот эта легенда. В древние времена на месте Долины находилось большое озеро, воды которого кишели гигантскими змеями и разными водяными чудовищами. Однажды из семени лотоса, брошенного неким святым, посреди озера вырос огромный цветок. Все его десять тысяч лепестков сияли золотом и драгоценными каменьями, а в середине пылал огонь ярче самого солнца.

Божественный герой Манджушри понял, что появление лотоса — это сваямбху, знак «божьей благодати», осенившей край. Манджушрй пришел к озеру и одним ударом меча разрубил скалу. Воды озера потекли вниз, унося с собой змей и страшных чудищ. Тогда открылась прекрасная, плодородная долина, в которой отныне могли поселиться люди и воздвигнуть храмы в честь божества и Манджушри. Место, где Манджушри рассек скалу, называется Котдвар, или Чобар. Оно — в восьми километрах к югу от Катманду.

Так, согласно преданию, возникла Большая Долина, или Долина Катманду, или Непальская Долина. Последнее название тоже популярно среди местных жителей. Мне доводилось встречать за пределами Долины людей, которые говорили, что идут «в Непал». Это означало, что они направляются в Непальскую Долину, то есть в Долину Катманду.

Название «Непал» применительно к Долине свидетельствует о том, что первоначально именно те земли, которые находились в ее пределах, носили это имя. Лишь позже, на протяжении долгих веков, расширяя и объединяя многие мелкие княжества, существовавшие в сопредельных гималайских территориях, правители Долины создали государство, которое ныне существует. И старое, местное название стало таким образом именем всего королевства.

Вскоре и уха и жареная рыба были готовы. От котла с ухой и от сковородки шел пряный запах — так сильно приправили рыбу специями.

— Хороши охотнички, нечего сказать! — притворно-возмущался Рималь. — Дичи не подстрелили никакой, зато прикладываемся к еде уже второй раз.

— Да, кажется, наша охота неожиданно превратилась в рыбную ловлю, — заметил Гамбхир.

— Да и рыбу-то ловили чужими руками, — добавил летчик Шридэв, и все мы дружно принялись за трапезу.

В тот день с охотой нам так и не повезло. Несколько раз над нами пролетали стаи диких уток, но пока мои «охотники» присматривались, примерялись, прицеливались, все утки успевали скрыться из виду.

На обратном пути пили чай в маленьком трактире. Строение, сколоченное из досок разной ширины, стояло-на крутом повороте дороги у невысокого обрыва, под которым текла река. Узкое в этом месте шоссе отделяло трактир от нависающих с противоположной стороны высоких скал, кое-где поросших кустарником.

Пока в углу на очаге кипятилась вода, я пыталась втянуть в беседу молодую хозяйку. Девушку звали Ганга, а ее сестру — Джамна — по имени другой священной реки. Ганге было восемнадцать лет. На смуглом круглом личике горел яркий румянец, и это придавало ей задорный, бойкий вид. Однако присутствие образованных молодых людей из города весьма смущало девушку, она предпочитала отмалчиваться. Выручил ее местный крестьянин, который вместе с нами зашел в трактир. Упрашивать его побеседовать не пришлось, Рамнатх (так звали крестьянина), очевидно, привык выступать на сельских сходах, и незнакомое общество отнюдь не лишило его красноречия. Он говорил о дороге, о том, что теперь жители отдаленных деревень получили возможность бывать в столице гораздо чаще, чем прежде. По привычке многие еще ходят туда пешком, хотя есть автобус. Но если раньше добирались горными тропами, то теперь идут прямо по шоссе.

Рамнатх рассказал нам также о том, что трактир на этом месте стоит уже несколько лет. Раньше тут хозяйничала мать Ганги и Джамны, теперь она нездорова, живет в деревне, а сюда присылает дочерей. Но девушкам здесь неплохо. Народ тут мирный, зря не обидит.

В деревне (она неподалеку) свои трудности. В прошлом году река разлилась и затопила поля. Сейчас всем миром собираются строить плотину.

У Рамнатха есть небольшое рисовое поле. Урожаи бывают разные. Поле досталось по наследству от деда. Хуже тем крестьянам, которым приходится арендовать землю. Хорошо еще, что по новой земельной реформе арендаторы платят владельцам не более половины урожая. Еще недавно арендная плата составляла две трети урожая, а иногда и больше.

— Многие крестьяне в долгу у ростовщика… — говорил наш собеседник.

Да, ростовщичество — бич непальских крестьян. Долги, как и имущество, переходят по наследству от отца к сыну. Иногда они так велики, что семьям приходится расставаться со всем своим добром — фактически крестьяне становятся рабами своих «благодетелей».

Долговое рабство существовало в Непале издавна и юридически было ликвидировано лишь в 1924 г.

Правительство постепенно проводит реформы в области сельского хозяйства: установлен максимальный размер земельных владений для помещиков, предпринимаются попытки распределить излишки помещичьих земель среди неимущих крестьян. Чтобы облегчить положение малоземельных и безземельных, кое-что делается для ограничения ростовщичества. Ростовщики не должны взымать более десяти процентов годовых. Тем не менее кредиторы находят всяческие лазейки, чтобы получить с крестьян более высокий процент, а те, боясь лишиться хотя бы такой помощи, утаивают эти незаконные сделки от правительственных комиссий…

Деревня в Долине Катманду

Известно, что Непал — страна исконно земледельческая. Шестьдесят пять процентов ее валового продукта составляет сельскохозяйственная продукция, девяносто три процента населения занято в сельском хозяйстве. Сравнительно малочисленная группа крупных помещиков владеет большей частью обрабатываемой земли. Основную массу крестьян составляют арендаторы, которые, как уже сказано, вынуждены отдавать землевладельцам почти половину урожая.

В деревнях продолжается расслоение крестьянства. Часть беднейших слоев лишается средств к существованию. Трудно, очень трудно даются Непалу шаги по пути аграрных преобразований.

Пока Рамнатх рассказывал о деревне и событиях, связанных с жизнью и бытом крестьян, Ганга молчала. Когда же речь зашла о делах семейных, она включилась в общий разговор и даже стала подшучивать над нашим собеседником. Рамнатху можно было дать лет тридцать шесть. Мы узнали, что ему всего двадцать четыре года. Определить точный возраст непальца всегда затруднительно. Пятидесятилетнего мужчину в деревне считают уже стариком, женщину же — старухой в еще более молодом возрасте. Однако подчас мужчины, которым под сорок, выглядят здесь молодыми людьми, лишь приближающимися к рубежу тридцатилетия. Но случается и наоборот, как с Рамнатхом.

На вид он совсем зрелый мужчина. Строгий умный взгляд придает ему солидность. Глаза у него удивительно красивые — широко распахнутые, карие, бархатные.

Наверное, не одна деревенская красавица до сих пор заглядывается на этого парня… Впрочем, Рамнатх женат, и давно — вот уже одиннадцать лет. Когда он женился, ему было тринадцать лет, а невесте — девять.

В сельских районах Непала ранние