Через некоторое время братья наконец насытились. Они завернули оставшиеся части козы со всеми внутренностями, головой и ногами в шкуру, и мы пошли обратно к маньятте. Я несла свой «завтрак». В деревне царила тишина. Мы залезли в нашу хижину, и мама тотчас же поднялась со своего спального места. Мужчины отдали ей оставшееся мясо. Я ничего не видела, кроме мерцающих углей в очаге.

Брат Лкетинги вышел из хижины и понес мясо своей жене. Мама разворошила очаг и стала осторожно дуть, чтобы разжечь огонь. Появился едкий дым, и я сильно закашлялась. Затем огонь разгорелся, и в хижине стало светло и уютно. Мама принялась за кусок поджаренного мяса и разбудила Сагуну. Я с удивлением посмотрела на то, как маленькая девочка, только что вырванная из сна, жадно набросилась на мясо и стала есть его, ловко отрезая ножом маленькие кусочки прямо возле своего рта.

Пока они ели, вскипела вода, и мы с Лкетингой попили чаю. «Моя» задняя нога висела на сучке над моим изголовьем. Как только мы выпили чай и единственная кастрюля освободилась, мама побросала в нее мелко нарезанные кусочки мяса и поджарила их до появления коричневой хрустящей корочки. Затем она поместила их в пустые сосуды из тыквы. Я спросила, что она делает. Лкетинга объяснил, что таким образом она консервирует мясо на несколько дней вперед. Мама приготовит все оставшееся мясо, иначе на следующий день сюда придет много женщин, с которыми ей придется делиться, и у нас снова ничего не останется. Козья голова, которая совсем почернела от пепла, – самая вкусная часть, и ее мама оставит на завтра.

Огонь угасал, Лкетинга и я постарались заснуть. Чтобы его длинные красные волосы не спутались и не потеряли цвет, он клал голову на трехногий табурет высотой примерно десять сантиметров. В Момбасе у него такой подставки не было, и поэтому он заворачивал волосы в платок. Для меня было загадкой, как можно спать на такой твердой, неудобной поверхности. Судя по всему, ему это не мешало, потому что он мгновенно уснул. Мне же, напротив, и во вторую ночь заснуть было трудно. Лежать было жестко, и мама громко чавкала, с наслаждением доедая мясо. Время от времени над моей головой кружились надоедливые москиты.

Утром меня разбудило блеянье коз и странное журчание. Через вход в хижину я увидела мамину юбку. Между ее ног струился журчащий ручеек. Видимо, женщины здесь писали стоя, а мужчины, судя по Лкетинге, делали это на корточках. Когда журчание прекратилось, я тоже вылезла из хижины и пописала, присев за маньяттой. Затем я подошла к козам и посмотрела, как мама их доит. После традиционного чая мы сходили на речку и принесли пять литров воды.

Вернувшись, мы обнаружили в хижине трех женщин, которые, увидев меня и Лкетингу, сразу вышли на улицу. Мама была очень недовольна, потому что перед ними приходили и другие – и у нее в доме не осталось ни чая, ни сахара, ни воды. По законам гостеприимства каждому гостю следовало предложить чай или хотя бы стакан воды. Мама сказала, что все женщины расспрашивали обо мне. Раньше ею никто не интересовался, путь и теперь наконец оставят в покое. Я предложила Лкетинге сходить в магазин и купить хотя бы чай. Когда мы вернулись, перед хижиной в тени сидели несколько пожилых людей, являя собой образец безграничного терпения. Они сидели там часами и беседовали, зная, что мзунгу рано или поздно захочет есть и гостеприимство не позволит ей обойти вниманием пожилых людей.

Лкетинга, будучи воином, чувствовал себя среди стольких замужних женщин и пожилых мужчин не в своей тарелке. Он решил показать мне окрестности. По пути он называл мне названия встречавшихся нам растений и животных. Все вокруг было иссушено солнцем. Мы шли то по красной, твердой, как камень, земле, то по песку. На потрескавшейся земле встречались глубокие расщелины, а порой даже настоящие кратеры. При такой жаре мне вскоре захотелось пить, но Лкетинга сказал, что, чем больше воды я буду пить, тем большую жажду буду испытывать. Он отрезал от одного куста две ветки, засунул одну себе в рот, а другую протянул мне. Они отлично очищали зубы и помогали справиться с жаждой.

Моя широкая хлопковая юбка то и дело цеплялась за острые шипы. Через час я взмокла от пота и изнемогала от жажды. Мы пошли к реке, которую было видно издалека, потому что на берегах росли большие зеленые деревья. В высохшем русле я тщетно искала воду. Некоторое время мы шли вдоль русла, пока не увидели в некотором отдалении обезьян, которые испуганно прыгали по скалам. Подойдя к этим скалам, Лкетинга вырыл в песке ямку. Вскоре песок стал темным и влажным. Затем образовалась первая лужица, которая со временем становилась все прозрачнее. Утолив жажду, мы пошли домой.

Остаток козьей ноги послужил мне ужином. Сидя в полутьме, мы немного поговорили. Мама хотела как можно больше узнать о моей стране и семье. Иногда, заметив, что неправильно друг друга поняли, мы смеялись. Сагуна, как всегда, спала, тесно прижавшись к маме. Она уже привыкла к моему присутствию, но пока не позволяла до cебя дотрагиваться. В девять часов мы легли спать. Майку я не снимала, только юбку положила под голову вместо подушки. В качестве одеяла я использовала тонкую накидку, которая, впрочем, не защищала меня от утренней прохлады.

На четвертый день я ушла с Лкетингой на целый день пасти коз. Я была очень рада, что мне позволили с ним пойти, и очень этим гордилась. Следить за тем, чтобы козы не разбежались и держались вместе, оказалось очень нелегко. Иногда нам встречались другие стада, и я каждый раз удивлялась тому, что даже дети знают всех своих коз поголовно. Ведь животных было около пятидесяти, если не больше. Пастухи спокойно проходили километр за километром, а козы объедали и без того почти голые деревья. В обеденное время их приводили к реке на водопой, после чего прогулка продолжалась. Мы пили ту же воду, и в тот день она заменила нам пищу. Лишь вечером мы вернулись домой, и я, вконец уставшая и обгоревшая на палящем солнце, подумала: больше никогда! Я восхищалась людьми, которые делали это день за днем, всю свою жизнь. У маньятты меня радостно встретили мама, старший брат Лкетинги и его жена. По их разговору я поняла, что уважение ко мне возросло. Они очень гордились тем, что я справилась. В первый раз я заснула глубоким сном и проспала до самого утра.

Наутро, надев свежую хлопковую юбку, я выбралась из маньятты. Мама удивилась и спросила, сколько же у меня юбок. Я показала четыре пальца, и она спросила, не отдам ли я одну ей. У нее только одна юбка, и она носит ее уже много лет. Она была такая дырявая и грязная, что я легко ей поверила. Только мои юбки были ей слишком длинны и узки. Я пообещала привезти ей юбку из следующего сафари. По швейцарским меркам, одежды у меня было немного, но здесь человек, обладающий четырьмя юбками и десятью майками, выглядел почти наглецом.

В тот день я решила заняться стиркой. Мы пошли в магазин и купили «Омо». Когда воды мало, а песка много, стирать белье очень непросто. Лкетинга даже помог мне, хотя окружающие женщины и девушки, глядя на него, хихикали. За то, что ради меня он готов был подвергнуться насмешкам, я любила его еще больше. Здешние мужчины никогда не выполняли работу за женщин, которые должны были приносить воду, искать дрова и стирать одежду. Только свою кангу они стирали, как правило, сами.