Марк Джойнер сердечно пожал племяннику руку и сказал, как он рад, что Джорджу удалось приехать. Марк держался просто, со спокойным достоинством, которое яснее слов говорило о тихой скорби, ведь он всегда искренне любил старшую сестру. Но его жена Мэг, которая пятьдесят лет кряду вела нудную, непрестанную войну с тетей Мэй, теперь разыгрывала самую неутешную плакальщицу и явно наслаждалась этой новой ролью. Во время нескончаемой заупокойной службы, пока баптистский проповедник резким гнусавым голосом воздавал покойнице хвалы и перебирал шаг за шагом всю ее жизнь, Мэг то и дело разражалась громкими рыданиями и, широким жестом откинув длинный траурный креп, утирала платком опухшие, покрасневшие глаза.

С бездумной черствостью завзятого фарисея проповедник длинно и ненужно пересказывал старый семейный скандал. Говорил о том, как отец Джорджа Уэббера покинул свою жену, Эмилию Джойнер, ради бесстыдного грешного сожительства с другой женщиной, и как Эмилия вскоре скончалась, ибо «разбитое сердце свело ее в могилу». О том, как «брат Марк Джойнер и его богобоязненная супруга Мэгги Джойнер», исполнясь праведным гневом, пошли в суд и вырвали осиротевшего мальчика из-под опеки грешника отца; и как «добрая женщина, что покоится сейчас перед нами», взяла на себя попечение о сыне сестры и воспитала его по-христиански. И он рад видеть, продолжал оратор, что молодой человек, на коего обращено было сие достойное милосердие, вернулся домой, чтобы отдать последний долг той, кому столь многим обязан.

Так он разглагольствовал, и все это время Мэг всхлипывала и захлебывалась, изображая неутешную скорбь, а Джордж сидел, не поднимая глаз, и то кусал губы, то до боли стискивал челюсти, и пот градом катился по его лицу, багровому от стыда, злости и омерзения.

День уже клонился к вечеру, и наконец-то служба кончилась. Люди выходили из дома, рассаживались по машинам, и длинная процессия медленно двинулась к кладбищу. С огромным облегчением Джордж улизнул от ближайших родичей, подошел к Маргарет Шеппертон, и они вдвоем сели в одну из заказанных закрытых машин.

Автомобиль уже готов был тронуться и занять свое место в общей веренице, и тут какая-то женщина распахнула дверцу и подсела к ним третьей. Это оказалась миссис Делия Флад, старинная подруга тети Мэй, Джордж знал ее всю свою жизнь.

— А, здравствуй, юноша, — сказала она Джорджу, забираясь в машину и садясь с ним рядом. — Вот бы гордилась твоя тетка Мэй, если б знала, что ты прикатил домой в такую даль к ней на похороны. Мэй всегда была о тебе самого высокого мнения, сынок. — Она рассеянно кивнула Маргарет. — Я увидала, что у вас тут есть свободное место. Не пропадать же ему, говорю. Сяду да и поеду. Чего церемонии разводить. Все равно кому-то ехать, так отчего бы и не мне.

Делия Флад была бездетная вдова более чем зрелых лет, низенькая, плотная и крепкая, с черными как смоль волосами, пронзительными карими глазками и неугомонным языком. Вцепится мертвой хваткой в первого встречного — и говорит, говорит, душит какими-то нудными историями без начала и конца. Женщина состоятельная, она больше всего любила распространяться о недвижимом имуществе. Еще задолго до нынешнего земельного бума, безудержной спекуляции и бешеного роста цен она была просто помешана на купле-продаже земельных участков и весьма тонко разбиралась в их стоимости. Некое шестое чувство неизменно подсказывало ей, в каком направлении станет расти город, и когда ее предсказания сбывались, почти всегда оказывалось, что она завладела самыми лучшими участками и теперь может перепродать их с немалой для себя выгодой. Жила она просто и скромно, но слыла богачкой.

Несколько минут миссис Флад хранила задумчивое молчание. Но когда похоронная процессия медленно двинулась по улицам Либия-хилла, она стала бросать быстрые взгляды то в правое, то в левое окно и вскоре, без всяких предисловий, принялась рассказывать своим спутникам историю каждого дома и владения, мимо которого они проезжали. Это было однообразно, до одурения подробно и утомительно. Она болтала без передышки, коротко, беспорядочно взмахивая рукой, и если изредка на миг смолкала, то лишь затем, чтобы важно покивать в знак одобрения собственным речам.

— Понимаете, да? — говорила она и убежденно кивала сама себе, нимало не заботясь, слушают ее или нет, благо сидят какие-то истуканы на ролях слушателей. — Понимаете, что они тут задумали учинить, да? Ну, как же, Фред Барнс, Рой Симс и Мак Джадсон, вся эта шатия — ну, как же! Да-да! Постойте-ка! — воскликнула она, сосредоточенно хмуря брови. — Я же про это читала, так? Это ж было в газете… ну да, ну да… неделю назад или, может, две… про то, как они надумали снести весь этот квартал, а на месте старых домов построить роскошный гараж, в наших краях такого еще не бывало! Понимаете, громаднейший гараж, целый квартал займет, а над ним шикарный домина, восемь этажей, и второй этаж тоже отведут под машины и станут сдавать помещения докторам под прием больных… да-да, как же, а на самом верху, на крыше, даже разобьют сад и устроят большой ресторан. Им все это влетит в полмиллиона долларов, да еще с хвостиком, каждый квадратный фут обойдется в две тысячи! — восклицала она. — Тьфу, пропасть! Это ж цены для Главной улицы… За такие деньги можно в самом центре землю отхватить. Сказала бы я им, что к чему, да куда там… — она легонько, презрительно качает головой, — нет, дудки! Им только здесь землю подавай, ничего другого не хотят. Ну и потеряют все до последней рубашки, их счастье, если сами целы останутся!

Джордж и Маргарет не отозвались ни словом, но Делия Флад словно этого и не заметила и, когда процессия, проехав по мосту, свернула на Престон-авеню, продолжала гнуть свое:

— Поглядите-ка вон на тот дом и участок при нем. Два года назад я за него заплатила двадцать пять тысяч, а сейчас ему цена все пятьдесят и ни пенни меньше. Да-да, и уж я эту цену возьму. Тьфу, пропасть! Нет, вы слушайте! — Она энергично замотала головой. — Меня-то им не облапошить! Я сразу поняла, что у него на уме. Да! Мак Джадсон ко мне приходил, так? Хотел со мной сторговаться, так? Ну как же, еще в начале апреля. — Она нетерпеливо отмахнулась, будто это должно быть известно всем и каждому. — И вся шайка с ним заодно, он за них и действует, ясно, как дважды два. «Вот что я вам скажу, — говорит. — Мы, говорит, знаем, вы женщина деловая, проницательная, мы вас высоко ставим, войдите с нами в компанию, вот, мол, я вам отдам три отличных участка на Сосновой дороге в Риджвуде, а вы мне — этот дом и участок на Престон-авеню. Вам, говорит, в это дело ни цента вкладывать не надо. Это, говорит, честный обмен, так на так, просто мы не хотим, чтоб вы остались в стороне». А я ему: «Что ж, говорю, очень мило с вашей стороны, Мак, спасибо за любезность. Хотите, говорю, получить этот дом и мой участок на Престон-авеню — отчего ж, извольте. Цена моя, говорю, вам известна — пятьдесят тысяч». И так напрямик и спрашиваю — а ваши, мол, риджвудские участки почем? А он мне: «Да как, мол, сказать. Я, мол, в точности не знаю, сколько они сейчас стоят. Цены на землю все время растут». А я гляжу ему прямо в глаза и говорю: «Так вот, говорю, Мак, я-то знаю цену этим участкам, они сейчас не стоят и того, что вы за них заплатили. Город растет не в ту сторону. И ежели хотите получить этот дом и участок, говорю, выкладывайте наличные и получайте. А меняться я не стану». Так я сказала, и, понятно, на том дело и кончилось. Больше он про это не заговаривал. Да-да, я сразу поняла, что у него на уме.