– Ну, – теряется от неожиданности моя любимая, – месяца два назад, наверное. В центре жуткие пробки были, а у меня встреча важная. Пришлось машину на стоянке у какого-то ресторана бросить, и на метро. И то еле успела…

– И как?

– А, вот вы о чем, – хмыкает Аська. – Непросто, согласна. Липкость какая-то постоянная. Во всем. От поручней до мыслей. И духота.

Викентий вздыхает.

– В нашей, как вы говорите, одной из лучших клиник столицы, медсестра зарабатывает, вместе с чаевыми, около тысячи долларов в месяц. Ну, если повезет, может, чуть побольше. Но не сильно. Это, еще раз подчеркиваю, только у нас и только за счет чаевых. Которые, кстати, могут и не дать. Нет, на эти деньги я легко мог бы нанять старательных молодых дур, я не спорю. Но я предпочитаю прожженную нимфоманку Люси и бабушку Евдокию Ильиничну. Хотя бы потому, что они точно не перепутают вену с артерией. А это для меня важнее всего. Я, видите ли, Ася, отвечаю за физическое состояние своих пациентов, а не душевное. Для этого есть другие специалисты, а меня увольте, пожалуйста…

Аська наклоняет голову.

– Извините, – говорит, – Викентий. Я что-то действительно, наверное, сегодня не в форме.

– И не только сегодня, – снова поправляет очки мой лечащий врач и просто, похоже, хороший человек Викентий Андреевич. – И не только вы. У меня вообще, в последнее время, есть ощущение, что наш с вами круг живет исключительно в башнях из стекла и металла, улицу видит только из окна автомобиля и ходит исключительно по искусственным ковровым дорожкам, не касаясь грешной земли даже через асфальт. И я в том числе, я ведь тоже из вашего круга, Ась, извините. И он в общем-то не так плох, этот круг. Самые сильные и умные, кто смогли, кто пробились. Не важно, каким способом, но – смогли. Можно сказать, своеобразная элита, соль земли. Соль ведь иногда выступает на поверхность, вы знаете. Особенно в эпоху после дождей и перемен. Но вот только соль эта из нас с вами получается какая-то несоленая. Или просто еще дожди не кончились…

– Вот уж точно, – фыркает Аська, – во всем дожди виноваты. Ага. А мы, наверное, просто боимся под ними растаять. Раз уж соль. Чушь все это, Викентий. Нет никакого круга. Просто есть те, кто и вправду перестал ходить по земле. И им этого не хватает. И больше ничего не надо выдумывать.

– Ты знаешь, Аська, – поворачиваюсь к ней лицом, – а я ведь действительно, наверное, боюсь растаять. И мне физически плохо, когда я смешиваюсь с толпой. Ты вот, например, еще можешь бросить машину и поехать на метро. А я, наверное, уже нет. Просто буду тупо сидеть в машине и ждать, пока пробка не поедет. Час, два, – по фигу. Только б в это самое метро не спускаться. Да что там метро! Я из дома спускаться вниз последнее время не хочу! Смотришь вниз с семнадцатого этажа и тихо сходишь с ума: что там, в этой желтовато-белесой взвеси происходит-то? И – зачем там я?!

Аська, чуть наклонив голову, внимательно смотрит мне в глаза.

Не мигая.

Есть у нее такая привычка.

Выдержать этот взгляд иногда бывает непросто.

Но она тоже мой взгляд не всегда выдерживает. Так что, – тут у нас равенство. Паритет.

Так и живем, мать ее так, и за ногу…

– Это просто усталость, – наконец она разжимает губы, – просто усталость, Егор. Помноженная на слабость и трусость, как это обидно для тебя не прозвучит. Твои личные слабость и трусость. И не надо выдавать собственные слабости за всеобщие универсальные истины. Помнишь, когда ты мне говорил эту фразу, Егор? И при каких обстоятельствах?

Я киваю.

Помню, конечно.

– Может, и так, мне это как-то сейчас непросто оценивать…

Мы снова смотрим друг другу в глаза.

Ну кто на этот раз из нас уступит, любимая?

Только не я!

И – только – не в этот раз.

– Брек! – неожиданно разводит руки в стороны Викентий. – На сегодня, я так думаю, вам эмоций достаточно. И вообще, больному уже пора заниматься процедурами. Это я к тому…

– Понятно-понятно, – перебивает его вновь улыбающаяся Аська. – Я уже убегаю. Только – одну секундочку…

Наклоняется и аккуратно целует меня в самый уголок губ. От ее волос почему-то пахнет детством и абрикосами.

– Ну вот, – гибко выпрямляется любимая, – теперь точно бегу. Книги я тебе, кстати, подобрала, они там, в пакете. Еще вчера ночью. Знаю, что как только в себя придешь, сразу читать захочется. Хотя бы в качестве снотворного, тут ты, слава богу, неисправим. А комп Олег обещал с работы завезти. Но если что, я тебе и свой ноутбук могу оставить.

– Не надо, – я киваю в сторону тумбочки, – вон, Олег уже приволок. Вместе с телефоном. Так что беги, не переживай. Если что – созвонимся или спишемся, у меня канал через мобилу нормальный оплачен.

– Ну вот и хорошо, – улыбается, – пока.

– Пока, – подмигиваю, – завтра-то как, придешь?

– А куда я денусь? – фыркает.

И исчезает в дверях, оставляя меня наедине с враз поскучневшим почему-то Викентием.

Я неторопливо закуриваю.

– Ну и как вам, доктор, моя любимая стерва?

Он вздыхает, плюхается на стул и тоже лезет в карман за сигаретами.

– Да уж получше, чем моя будет. С твоей хоть поговорить о чем-нибудь можно, кроме харь в телевизоре. А это уже счастье, которого ты, похоже, не понимаешь.

Я смеюсь.

– Да все я понимаю. Только я на такой, с которой поговорить не о чем, наверное, бы и не женился. Даже под угрозой расстрела…

– Под угрозой, – выдыхает гигантский клуб дыма Викентий, – и я б не женился. А вот любовь, знаешь, иногда и не такие кренделя вычерчивает…

Я теряюсь.

Сам в таких ситуациях бывал, когда – уже вроде и невозможно дальше вместе жить.

А по-другому – еще хуже получается.

Точнее, вообще не получается.

И тогда нужно просто это понять. Что тот человек, которого ты любишь, – для тебя данность, вот это понять.

Такая же, скажем, как дождь на улице.

Или снег.

Или ветер.

– Слышь, Викентий, – говорю я наконец, – а ты ведь не только от нефиг делать, да от общей любви к героизму медицинской профессии в этом балахоне тут щеголяешь, ты ведь иногда и людей режешь, так получается?

– Ну, – удивляется, – режу, конечно. А что бы мне их не резать, если у меня, пардон, работа такая?

Я хмыкаю.

– Да я понимаю, у меня просто в связи со всем с этим вопросик один вспух. Можно сказать, почти что профессиональный. Как, можно задать?

Он снова задумчиво жует нижнюю губу, смешно выставив вперед редкую всклокоченную бороденку.

– Ну задавай, чего уж там. Если что-то вспухло, то это надо немедленно вскрывать, хуже уж точно не будет. На том, считай, хирургия и стоит, что-то типа профессионального инстинкта. Если не по делу вскрыл, то потом можно и зашить. А вот если не вскрыл – возможны варианты. Это как у драматургов: если, говорят, в самом начале пьесы ружье на стену повесил, то в конце из него по любому кто-то пальнуть должен. Иначе на хер ему там висеть-то без дела? Только не надейся, что точно отвечу. Некоторых ответов я и сам, поверь, не знаю. А некоторых – не даю. Потому как люблю свою работу и намерен ею заниматься и дальше. Столько, сколько проживу, ну ты меня понимаешь. А так – задавай, конечно. За спрос денег не берут…