верёвочки, из носочной пряжи крючком связанные. Сверху бусинки стеклянные пришиты.

— И ни следа магии?

— Абсолютно.

— Занятно. А толк-то есть?

— Говорят, дети особенно быстро на поправку идут.

— А магии при этом нет? Хм. Хм. Так она, может, блаженная? Как Андрюшенька со Смоленки? Случай, конечно, редчайший, но со счетов сбрасывать не будем.

— Рассматривали и эту версию. Однако же, Андрюша на снимках факелом пылает.

— А наша Маша?

— Извольте видеть, — на стол лёг снимок, на котором девушка повязывала верёвочку на руку младенца, которую мать просовывала сквозь ограду. В некотором отдалении стояли гимназистки, наблюдающие событие. — А вот та же сцена в тонкочувствительном диапазоне.

На втором снимке мать и младенец выглядели сплошными серыми, слегка туманными контурами. На заднем плане едва различались девушки, сливающиеся в сплошной серый массив. Марии же не было. Совсем.

— Что за шуточки?

— Прошу, ещё ряд подобных пар. Аппаратура её не фиксирует.

— Однако. Она вообще существует?

— Эта мысль нам тоже первой пришла в головы. Между тем, факты многочисленных исцелений игнорировать невозможно. Вывод: объект существует. Мы склоняемся к тому, что она, осознавая возможность отслеживания магических волн, неизвестным нам образом сводит итоговый потенциал к нулю. В вопросах возможности технического решения подобного вопроса мнения разделились.

Некоторое время стояла тишина, с одной стороны — сердито-озадаченная, с другой — почтительная.

— Ну-с, а наши маги могут… подобные фокусы выкидывать?

— До сих пор данная задача перед подразделением не ставилась. На текущий момент направление в разработке.

— Яс-сно. Не можем, значит…

НАДЕЖДА ГЕНРИХОВНА ПРИХОДИТ В ЯРОСТЬ

В том, что некая магическая служба продолжает за нами следить, мы получили возможность убедиться очень скоро.

Двадцать второго ноября, через десять дней после достопамятного допроса с магическим пылесосом, я, как обычно, начала прогулку со «стояния у оградки». Снимала с руки браслетики, вязала на тонкие детские ручки. И на взрослые кое-когда. Но почему-то в основном шли с детьми. С отчаянием.

День был очень тихий, безветренный. И в этом тихом безветрии шёл снег — крупными хлопьями, белый-белый, красивый… Очень тихая была сцена, снег, браслетики и я пою — и очередь поёт тихонько, все уж знали, что так полагается, и не расходились до конца — пока рядом с нами не затормозила карета скорой помощи. Из неё буквально выпала воющая женщина, следом двое санитаров, выдернувшие из внутренностей фургончика окровавленные носилки. И ничего было не разобрать, только вой: «Помоги! Помоги-и-и-и!»

— Руку, руку дайте! — я рванулась сквозь чугунные плети, ухватила ребёнка за безжизненно повисшую ладонь — и поняла, что жизнь утекает, и никаких накопленных мной энергий не хватит, чтобы остановить этот поток. Этот воздушный шар был не пробит — он был разорван в клочья.

Последние секунды! Я вцепилась в руку стоящей рядом Маруси, подключаясь к риталиду. Львиная доля скопленной в ожерелье маны ушла на то, чтобы остановить ребёнка в этом моменте. За секунду до последнего выдоха.

Я обернулась и увидела в ужасе застывших девчонок.

— Аня! Сюда!

Она подбежала. Руки, комкающие платок, дрожали.

— Пой, Аня, пой! Да закрой же глаза, не смотри на него!

Анечка вздохнула и повела дрожащим голосом:

— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу…

— И ныне, и присно, и во веки веков! — неожиданно откликнулось всё наше отделение. И я поняла, что они стоят уже совсем близко, за спиной.

— А-А-А-А-МИ-И-И-ИНЬ! — голос Анечки перестал дрожать и набрал невиданную силу, наполнив разом всё пространство вокруг нас, словно вытеснив из него всякие другие мысли.

Я судорожно развязывала зубами узелок на запястье, страстно желая только одного: чтобы моя временн а я капсула продержалась хотя бы ещё минуту! Теперь завязать на запястье ребёнка. Есть! А теперь снять блокаду — и напрямую. Поехали!

Я чувствовала себя словно в горлышке водоворота. Удержать стабильный поток. Не дать смять повреждённую матрицу. Господи, помоги… Это всё написано долго, а на деле счёт шёл на секунды, каждая из которой растянулась для меня в долгих несколько минут. Звуки расплылись, превратились в эластичные вибрирующие оболочки, наполненные энергией. Оставалось только брать её и направлять в ребёнка, пока обволакивающая его зияюще-багровая тьма не сменилась просто красным. Страшным, но не смертельным.

Я вынырнула из качающегося энергетического шквала и поняла, что сейчас упаду. Вцепилась в ограду. Прохрипела:

— Молись над ним не переставая. Людей зови. Родню. Соседей. Чтоб днём и ночью… — и тут поняла, что двор заливается возмущённым дворничьим свистком. От ворот доносился какой-то крик, ругань даже. С этой стороны по улице бежали. И орали. Что-то про никому не двигаться. Впереди нёсся парень, за ним ещё трое. Первый одним махом перескочил через трёхметровую ограду. Однако! Или я всё ещё плыву?

— Ты! — ткнул он в меня пальцем. — Стоять!

Это же этот! С каштановым хвостом!

Метла Степаныча, возникшего неизвестно откуда, ткнулась парню в лицо:

— А ну, охолонь!

Воспитательницы третьего и четвёртого отделений заб е гали вокруг них, крича и размахивая руками.

Женщины, приходившие за исцелением для своих детей, неожиданно бросились на тех троих, что не успели перескочить забор. Поднялся страшный гвалт.

— Пойдёмте-ка, дамы! — Анечка подхватила меня под руку, с другой стороны — Маруся! Они практически втащили меня в раздевалку, следом устремились остальные гимназистки.

Со стороны большой прихожей тоже неслись крики, и их становилось всё больше, мужские голоса, женские, густой бас поварёнка Алёши, гневные вопли кастелянши.

— Осади, кому сказал! — это Ефимыч.

В стеклянную дверь, выходящую на улицу, что-то торкнулось, девчонки взвизгнули. Кому-то первой пришло в голову, что со своими взрослыми безопаснее. За бросившейся в холл воспитанницей кинулись остальные. Меня практически внесли в толпе до середины лестницы, поднимающейся на второй этаж. И тут навстречу нам вылетела директриса. Это было настолько нетипично, что вся толпа воспитанниц остановилась.

Надежда Генриховна торопливо спустилась по мгновенно расступившемуся коридору и остановилась перед кучкой кричащих друг на друга людей. Гимназические тут же бросились к ней с возмущением, но она так подняла ладонь, что всем сразу стало ясно — позже. Двое чужих мужиков, из общей перепалки вдруг выпавшие в дуэт, тоже заткнулись. И тут стало слышно, как через раздевалку протопали шаги, и дверь распахнулась, явив парня с расцарапанной, окровавленной мордой.

— Вон та! — безошибочно ткнул он с меня пальцем. — И рядом с ней, сообщница!

Анечка с Марусей, обе оказавшиеся справа от меня, невольно