невыполненной работой и неполученным заработком, плюс, конечно, штрафы. Но эти расходы были на низком уровне. В каждом конкретном случае расходы могли достигать 20-30 франков (10-15 дневных заработков) - астрономическая сумма для семей с мизерным доходом. Если на рубеже веков все больше людей, и особенно женщин, стали жаловаться, то это, наверное, лишь отчасти объясняется тем, что изменились нравы их маленького мирка. Жены и дети, конечно, продолжали подвергаться избиениям, но, похоже, их стало больше. К 1906 г. можно даже найти решение Шатолинского суда по конкретному обвинению в жестоком обращении с детьми.

Преступления против несовершеннолетних, в основном сексуального характера, были достаточно распространены, они из года в год проходят по юридической картотеке. Но на рубеже веков звучит новая нота. В Сен-Мене (Sainte-Menehould) суд впервые признал преступлением жестокое обращение с малолетним ребенком: самое раннее решение было вынесено в 1900 г.; еще одно последовало в 1902 г., два - в 1905 г., одно - в 1913 г. В Сен-Пале (Басс-Пиренеи) только за 1905 год в суд поступило девять подобных дел. А Шатолен, как мы видели, последовал этому примеру в 1906 году. Это произошло на основании принятого в 1874 году закона о защите детей. Потребовалось четверть века или более, чтобы городские ценности и городское законодательство проникли в более изолированные районы сельской местности. В более ранние времена на это потребовалось бы больше времени. Теперь же - постепенно, неохотно, но неуклонно - все сельские районы Франции втягиваются в современный мир.

 

И все же о том, насколько долго длился процесс старого порядка или беспорядка, можно судить по сохранению нищих и бродяг-попрошаек как одной из главных социальных проблем XIX века. Борьба с нищенством была отдельной рубрикой, требующей отдельного упоминания в еженедельных и ежемесячных отчетах, которые местные чиновники представляли своему начальству.

Газета "Cahiers" 1789 г. полна жалоб на бродячих нищих, упоминаний о страхе, который они нагнетали, и поборах, которые они вымогали под видом благотворительности. Бедствия (особенно чужие) не вызывали сочувствия, только тревогу и страх. Революция и Империя бросили на произвол судьбы тысячи людей, у которых не было надежды на спасение. Даже когда худшее перешло в обычную нужду, в таких бедных регионах, как Бретань, начался страшный голод. В 1814 г., как рассказывает священник, голодающие бедняки собрались на пляже в Сессоне (Сет-дю-Норд) в количестве нескольких тысяч человек в поисках моллюсков, которых они пожирали сырыми - так велик был их голод. Дойдя до того, что они не могли справиться даже с костром для приготовления пищи, некоторые все же пытались донести что-то до своих семей, но падали на обочине и умирали. Другие полчища голодающих крестьян стекались в города и пытались запугать горожан благотворительностью, но мещане забаррикадировались за дверями и оставляли голодающих юнцов умирать на улицах или изгонялись военными.

Массовые страдания такого порядка были исключительными или становились таковыми. Нищета не была таковой: нищета, предварительная жизнь, нищета - тройная и постоянно повторяющаяся тема.* В Луар-и-Шере попрошайничество было единственным очевидным выходом, когда "бедствие нищеты" обрушивалось на сельский пролетариат. В таких регионах, как Боз, даже бедным рабочим обычно удавалось преодолеть тонкую грань между нищетой и безденежьем. Но в Перше, по данным сельскохозяйственного обследования 1848 г., попрошайничество было таким же хроническим явлением, как и нищенство; люди настолько привыкли к нему, что не испытывали ни малейшего стыда. Экономическая ситуация была нестабильной, постоянно находилась на грани краха. Неожиданное бедствие, например пожар или наводнение, заставляло жертву просить милостыню на обочине. Да и просто вечная нужда, под безжалостной властью которой постоянные или случайные нищие были неизбежны. В суровую зиму 1847 года префект Канталя сообщал, что бедняки вынуждены прибегать к попрошайничеству. Это была их единственная надежда; и, в конце концов, те, кто просил от двери до двери, находили хлеб.

Городская беднота, конечно, имела определенные формы организованной благотворительности, на которые можно было опереться. Соответственно, при любой возможности, а особенно в голодные времена, нищие устремлялись в города, привлеченные этими ресурсами: концентрацией частной благотворительности, бюро милосердия, едой и милостыней, которую богатые и благочестивые люди раздавали в обычные дни и часы. Возможно, именно поэтому в 1840-1850-х годах в таком городе, как Тулуза, было много нищих. "Нельзя было и шагу ступить [жаловался автор "Annuaire de la Haute-Garonne" в 1848 г.], чтобы не подвергнуться нападкам, приставаниям, а зачастую и оскорблениям со стороны этих несчастных, которые выставляли на всеобщее обозрение свои язвы, выдуманные или настоящие. Они даже вторгались в наши дома, и избавиться от их назойливости можно было, только подавая им милостыню"?

Многие из этих несчастных были выходцами из Арьежа, особенно из горных районов, где попрошайничество было древней традицией, каждую зиму вызывавшей сезонную миграцию на более плодородные равнины или даже в дальние края. Прочно вошедшие в обычай и ставшие неотъемлемой частью привычного уклада жизни, такие миграции попрошаек продолжались до самого конца Второй империи, хотя условия жизни к тому времени улучшились. Как верно заметил префект Ардеша, миграции сохранялись из-за невозможности отказаться от устоявшихся привычек. Некоторые из тех, кто отправлялся в "хорошую страну".

 

Пока снег покрывал их бесплодные земли, они не были даже бедными, и многие из мигрантов поощрялись деревенскими властями, которые могли прекратить этот поток простым способом - отказать в выдаче паспортов, необходимых для путешествия. Свидетельством предприимчивости нищих была ежегодная ярмарка нищих - fera de Montmerle, проводившаяся каждое лето около деревни Шаргю-Ран (Аллье); война 1870 г., по-видимому, ознаменовала ее окончание. На ярмарке Монмерле нищие Бурбонне продавали тряпки, подержанную одежду и белье, домашние вещи и хлам, которые они собирали даже в Роанне и Рено на Луаре (многие даже брали с собой осла, чтобы везти свой груз).

Конечно, немногие нищие были настолько организованы, но большинство из них отправлялись в дальние края. В Мэне-и-Луаре мы слышали, что в 1865 г. большинство из них прибыло "из глубины Бретани"; и действительно, на полуострове всегда был богатый урожай нищих. Организатор традиционного брачного пира в Корнуале или Морбиане, который в конце XIX века включал в себя специальный ужин и танцы для бедных, должен был рассчитывать на присутствие 200 и более человек. Не все из них, надо полагать, были постоянными нищими, но трудно провести грань между постоянным и случайным попрошайничеством. В конце XIX в. на Обе, когда наступили тяжелые времена, целые семьи переходили на благотворительность: молодые, старые и больные просили хлеб от двери к двери; это явно не были профессиональные нищие, как привычные нам abonnés с их регулярными обходами. Но