Короткий взмах… Жестокий отсвет встающего солнца ослепил Ананке и…

– Теперь твоя краса всегда будет со мной, – прохрипел он, нанося удар за ударом. И закончил свой кровавый труд простыми словами: – И, значит, живая ты мне уже не нужна…

Конечно, этих, последних слов девушка не слышала, как не слышала уже более ничего. Лишь изумление жестокой несправедливостью мира сумела ощутить она в то мгновение, когда сердца ее коснулось обжигающе холодное острие…

Ананке умолкла. Не услышав более ни одного вопроса, однако увидев боль, что плескалась в глазах халифа, девушка нашла в себе силы закончить печальную повесть:

– Но, к счастью, дух Ананке – мой дух – не попал ни в рай, ни в ад, не растворился в мировом эфире, ибо он наполнился желанием мстить… пусть и одному-единственному, к тому же обезумевшему мужчине. Однако богам показалось, что я достойна не упокоения, а новой жизни, пусть и совсем отличной от жизни той, прежней.

Бог Хронос, отец и наставник всех богов, взял меня к себе и дал имени Ананке новый, страшный смысл, ибо теперь я звалась Предопределенностью, по-ромейски Нецесситатой. Три сестры Мойры, мои дочери, от начала дней, ибо это тоже было угодно отцу всех богов, стали ткать нити человеческих судеб: Клото, старшая, прядет нить каждой человеческой жизни, Лахесис, средняя, назначает жребий каждой человеческой жизни, а Атропос, младшая, неотвратимо обрезает нить жизни в назначенный час. Долгие годы, ибо Хронос властен над временем так же, как и над миром, я была обречена появляться в покоях и гаремах, являться воинам и владыкам и открывать им их судьбу.

Ты первый увидел сначала разум, а потом заметил прекрасное тело, сначала прислушался, а затем уж возжелал. И потому, открыв тебе, халиф, предназначение, я наконец стану свободной и упокоюсь, ибо нет страшнее доли, чем видеть прошлое и будущее всего мира и каждого человека в нем…

– О нет… – Халиф закрыл руками лицо. Он не хотел никакого предсказания, он даже боялся его! Он желал лишь долгих лет рядом с этой мудрой красавицей. И более не желал ничего.

Но Ананке была неумолима. Так всегда бывает неумолима судьба.

– Знай же, юный халиф, что твоя жизнь будет удивительной и необыкновенной. Ибо ты узнаешь великую славу и великую печаль. Твоя жизнь будет разделена на две: жизнь владыки, завоевателя и мудреца – для подданных, и жизнь затворника – для тебя самого. И так будет от того мига, когда ты решишь распорядиться своей судьбой как обычный человек, а не как всесильный повелитель. Теперь же я свободна, ибо открыла тебе все, что могу сейчас открыть… Прощай, мой властелин!

– Мы больше не увидимся, прекраснейшая? – словно в полусне, завороженный этим долгим рассказом, спросил Гарун.

– Я буду видеть тебя, наблюдать за твоими деяниями, подсказывать или указывать на ошибки. До того мига, когда твое решение будет решением обычного человека, а не властителя.

Нежная улыбка тронула губы красавицы. Она встала, склонилась к самому лицу халифа, прикоснулась губами к его лбу и… растаяла.

– Прощай, моя судьба, – только и смог прошептать халиф.

Должно быть, Гарун не поверил словам прекрасной Судьбы. Ибо призвал Салмана, дабы тот нашел чернокосую красавицу, которая должна была остаться единственной обитательницей Верхнего сада.

Салман, пожимая плечами, смог только сказать, что Верхний сад пуст и лишь птицы и кошки теперь обитают в его стенах.

И в этот миг Гарун понял, что правдой было все, что он чувствовал и слышал, правдой было также все, что он узнал о своем предназначении. И наконец, правдой было и то, что его долгая жизнь лишь начинается.

Воистину это было так. Правление Гаруна лишь начиналось. Но начиналось мудро и справедливо. Юноша стал усердным посетителем дивана, сместил стариков, привыкших считать своими должности и прилагаемые к ним привилегии. Он назначил нового военачальника и библиотекаря, визиря и наместников. Разослал мирные грамоты многим правителям, в которых заверял их в поддержке добрососедских отношений. Гарун действительно стал аль-Рашидом, что значит Справедливый.

То была лишь одна сторона его жизни. Другой же стала забава невидимкой гулять по прекрасному Багдаду, наблюдая за его жизнью, столь мало похожей на жизнь во дворце.

О нет, Гарун вовсе не собирался колдовским способом превращаться в тень – он просто переодевался в иноземное платье и в сопровождении одного лишь визиря гулял по городу. Слухи об этом увлечении нового халифа, которые в скором времени поползли по городу, лишь забавляли его.

Он своими ушами слышал, как судачили на базаре две почтенные матроны, как вторили этим пересудам в лавках и у мечетей. Гарун даже записывал их слова, чтобы лишний раз прочесть и улыбнуться мудрости и легковерию собственных подданных.

«…вчера вечером видели, как из боковых ворот дворца выскользнули двое иноземцев. Ростом они были точь-в-точь как наш халиф, да пребудет с ним всегда милость Аллаха всесильного, и его визирь. Говорят, что иноземцы эти гуляли по городу до поздней ночи, а потом исчезли в западных воротах дворца. Почтенная Зульфия рассказывала, что отец нашего халифа, уважаемый Мухаммад (да хранит его Аллах всесильный и всевидящий еще дюжину дюжин лет!), тоже иногда развлекался тем, что, переодевшись в платье простолюдина, гулял по базару и слушал городские сплетни…»

«Воистину, сосед, я тоже слышал о таком, но почему-то не мог заставить себя в это поверить. Чтобы изнеженный халиф, который всегда одевается в тончайшие шелковые одежды и невесомые башмаки, вдруг надел простое хлопковое или, о Аллах, такого и представить невозможно, шерстяное платье, чтобы неузнанным погулять по улицам Багдада, подслушивая городские сплетни…»

«У халифа, чтоб ты знала, бесчисленные полчища лазутчиков, которые, это я знаю точно, только тем и заняты, что прислушиваются к городским сплетням».

«О полчищах лазутчиков мне тоже известно, о мой муж и повелитель. Но Зульфия всегда говорит правду… Ну, или то, что сама считает правдой».

«– Но, дядюшка, разве не может наш халиф переодетым бродить по городу? Что в этом недостойного?

– А потому я и не верю, что халиф, все дни проводящий в размышлениях о государственной пользе, вдруг начнет надевать кафтан лавочника, чтобы послушать, что говорят в рядах кондитеров или ювелиров.

– А если он влюбился в простую девушку? Как же ему ухаживать за ней?

– Малышка, ну что ты говоришь? Как халифу вообще увидеть простую девушку, а тем более влюбиться в нее? Он же не покидает дворца ни днем, ни ночью, ни в праздники, ни в будни.

– Но как же он найдет себе жену? Ведь говорят, что наш халиф совсем молод… Он же должен жениться!

– Конечно должен! Но не на простой девушке, не на дочери кузнеца или сестре пекаря.