оказалась невысокая хрупкая девушка лет пятнадцати. Ее плоское лицо не назвать красивым, но выразительные темные глаза смотрели так дерзко и смело, что невольно притягивали взгляд и придавали заурядной внешности особенное очарование. Она была одета едва ли не хуже всех в этом бараке, и Кымлан задалась вопросом, как долго она пробыла здесь, раз ее платье так истрепалось и обветшало.

– Ты знаешь когурёский? – удивленно спросила Кымлан, послушно следуя за девчонкой, которая вела ее в конец барака, к одной из свободных лежанок.

– Мой отец был торговцем и часто брал меня с собой в Когурё. Мне нравилось туда ездить, там такие большие, красивые дома, дорого одетые люди… Не то что у нас. – Девочка нахмурилась и обернулась к Кымлан. – Повезло тебе родиться в богатой стране.

– Как тебя зовут?

– Сольдан, а тебя? – В ее хитрых глазах загорелись веселые искорки. Казалось, она была искренне рада познакомиться с новенькой.

– Кымлан, – ответила она, стряхнув с «постели» грязную солому. Ни подголовников, ни одеял здесь не было, и хоть на улице еще стояла теплая погода, свойственная ранней осени, ночами уже было прохладно. Видимо, здесь никого не волновало здоровье каких-то рабов. – Как давно ты здесь?

– С десяти лет.

– А твоя семья?

– Матушка умерла во время родов, отец разорился и погиб в тюрьме, а меня отправили сюда отрабатывать его долги. Так что ни дома, ни семьи у меня нет. – Сольдан печально развела руками.

– Тяжело тебе пришлось…

Несчастная девочка. У нее не осталось никого, кто ждал бы ее на свободе, и от этого Кымлан еще сильнее ощутила, как сильно хочет вернуться домой.

Сольдан возвратилась на свою лежанку, оставив Кымлан наедине с невеселыми мыслями. Ее организм, вымотанный еще не до конца зажившей раной, пленом и вчерашними потрясениями, требовал отдыха, но она упорно держалась за мысли о побеге. Главное, выйти за пределы деревни, изучить местность, а там уже решить, как действовать дальше. Непрерывная работа мозга отвлекала от чувства вины, возникающего каждый раз, как она наталкивалась на воспоминание о смерти Чаболя.

Мысли о загадочных пожарах не давали ей покоя. Кымлан прислушалась к себе, припоминая, когда именно вспыхнуло пламя. Сразу после смерти друга, прямо перед ее казнью. Было ли это случайностью?

Огонь жил в ней с самого детства. Впервые она почувствовала его года в четыре, когда начала осознавать, что с ней происходит. Она рассказала об этом отцу, но он только удивленно покачал головой и рассмеялся, сказав, что его Кымлан большая выдумщица. И тогда она поняла, что такое происходит с ней одной. После этого Кымлан ни с кем не делилась своими опасениями и отчаянно искала объяснение, почему такое приключилось с ней.

Становясь старше, Кымлан все сильнее чувствовала мистическую связь с огнем, начала понимать, что он лечит ее, узнала историю своего рождения и осознала, что он ей вовсе не враг. Она приняла себя и продолжила жить так, словно ничем не отличалась от обычных людей, хотя в глубине души всегда чувствовала свою непохожесть на других.

В день казни огонь неистовствовал так, будто хотел сжечь ее внутренности, но в тот момент, когда тело, казалось бы, уже не могло выносить эту боль, жар ушел и… загорелся лагерь. Будто пламя, всегда лечившее свою хозяйку, выплеснулось изнутри, чтобы уничтожить внешнюю угрозу. Неужели Мунно оказался прав, и это действительно сделала Кымлан?

Эта мысль так взволновала ее, что она рывком села на скамье. Если все это было правдой, значит, она могла управлять огнем? Копаясь в памяти, Кымлан вдруг вспомнила случай из детства, который тогда не связала со своими особенностями.

В семилетнем возрасте она впервые сбежала во дворец. Ей было жутко любопытно посмотреть на место, где служит ее отец. К тому же нянюшка всегда таинственно говорила, что дворец – страшное место, и поэтому Кымлан представляла себе полчища чудовищ, с которыми он отчаянно сражается. Тогда-то она и познакомилась с Науном и Ансоль.

По возвращении домой Кымлан узнала, что один из соседских мальчишек подставил Чаболя – украл у его отца редкую траву для исцеляющего снадобья и свалил все на него. Лекарь не поверил сыну и высек того мокрыми розгами, отчего бедный Чаболь не мог ходить несколько дней. Кымлан сразу побежала к воришке, но тот отпирался, прячась за спину сердитого отца, который выгнал девочку взашей и запретил приближаться к их дому.

Ее так потрясла несправедливость, что она в сердцах пожелала им умереть в тяжких муках.

Едва она завернула за угол, как услышала перепуганные крики, а затем увидела, что соломенная крыша дома вспыхнула ярким пламенем. Тогда она не связала этот пожар со своими странностями, но сейчас понимала, что соседский дом загорелся не без ее участия.

Кымлан нужно было удостовериться в правдивости своей теории.

Осторожно оглянувшись, Кымлан проверила, все ли невольницы спят. Она протянула руку над пучком соломы и сосредоточилась, воскрешая ужас, который испытала вчера на месте казни. Сердце вновь раскололось пополам от воспоминаний о Чаболе, его испуганных глазах и взгляде, в котором, несмотря ни на что, плескалась безумная надежда, что это не конец. Слезы брызнули из глаз, и Кымлан уронила руку.

Зажав рот ладонью, она пыталась обуздать захлестывающую боль, которую со вчерашнего дня прятала в дальнем уголке души. У нее не было даже места, где можно спрятаться и в одиночестве оплакать дорогого человека. Она оказалась совершенно одна в чужой, враждебной стране среди людей, которым не было дела ни до нее, ни до ее страданий.

– Ты поплачь, не прячься, – раздался едва слышный шепот. Кымлан вздрогнула и повернула голову, встретившись с блестящими глазами Сольдан. – Здесь это обычное дело. Все оплакивают свое прошлое, настоящее и будущее, которого ни у кого из нас нет.

Поутру ее разбудили грубые окрики солдат, после чего женщины вяло потянулись к выходу.

Всклокоченная, заспанная Сольдан шепнула Кымлан:

– Сейчас будет перекличка, завтрак, а потом – работа.

Чувствуя себя разбитой и больной после почти бессонной ночи, Кымлан потрясла головой, пытаясь проснуться, как вдруг заметила небольшое темное пятно среди клочков соломы, на которой она спала. Она быстро оглянулась по сторонам и с тяжело бухающим сердцем пригнулась ближе.

Сомнений быть не могло: несколько обгоревших стеблей осыпались в ее пальцах, как черная пыль. Значит, правда! Она могла управлять огнем и вчера, сама того не подозревая, подожгла свою подстилку. Повезло еще, что не устроила пожар и не сгорела в бараке вместе с другими рабынями. В любом случае эта удивительная способность открывала для нее хорошие перспективы, и если