— Если бы я попросился сразу лейтенантом, вот тогда вы могли бы поинтересоваться состоянием моей психики, — заявил Игорь.

— Ладно, — сказал полковник. — Хоть ты немного и с приветом, но, думаю, не откажешься служить рядом с домом. Пойдешь в местные войска МВД. — Он усмехнулся. — Там, говорят, спортсмены тоже нужны.

— Я же пришел не в отделение милиции, а в военкомат, — возмутился Кондратюк. — Никаких МВД! Куда угодно, только не туда! И я не служить собираюсь, вернее, не отслуживать положенное. Я собираюсь стать профессиональным военным, а не профессиональным милиционером. Иначе лучше уж буду учиться дальше.

Военкому не хотелось упускать такого новобранца, но и выдвигаемые им условия не могли не возмутить его. Поэтому он устроил строптивому студенту хороший нагоняй, приправленный добротным армейским матом, и направил в воздушно-десантные войска. Однако полковник не упускал из виду Кондратюка. И вскоре Игорь оказался в надежно спрятанной в подмосковных лесах школе сержантов. Когда принимали присягу его удивил васильковый цвет погон, и он подумал, что нежданно-негаданно попал в войска КГБ. Но курсантам объяснили, что отныне им предстоит служить в войсках специального назначения Главного разведывательного управления Генерального штаба.

Позже он понял, что прежде чем оказаться здесь, каждый из них прошел основательную проверку.

Здесь были совершенно иные, чем в обычной армейской школе сержантов, нравы, взаимоотношения между преподавателями и курсантами и между самими курсантами. О дедовщине тут не могло быть и речи. И не только потому, что в школе обучался постоянный контингент, без набора новобранцев, которые могли бы считаться салагами, но и потому, что по своему психологическому складу никто не допустил бы унижении и издевательства над собой. Имело значение и то обстоятельство, что все собранные здесь ребята являлись мастерами спорта преимущественно силовых видов, то есть были людьми профессионально подготовленными к дальнейшему обучению науке единоборства. Инструкторы если и выделялись среди своих учеников, то лишь в своей основной, узко специальной дисциплине.

Не знали они и бессмысленной изнуряющей муштры. Зато в полной мере узнали, что такое предельно насыщенная, поистине беспощадная учеба. Они так уставали, что для посторонних мыслей не оставалось ни времени, ни желания, ни сил. Игорю как-то подумалось, что если бы использовать такую систему обучения в университетах, он закончил свой юридический факультет максимально за полтора года и вынес бы куда больше знаний, чем за обычные пять лет.

За восемь месяцев обучения ни один курсант ни разу не побывал в увольнении, да и некуда было идти. Письма отсюда шли долго, не меньше месяца, предварительно побывав в десятках рук. И получатель видел на них штемпель какого угодно города, но только не того, вблизи которого затаилась шкода.

Дальнейшую службу в отдельной бригаде спецназа ГРУ, куда им предстояло прибыть после учебы, ожидали как заслуженный отдых. Но ожидания не сбылись — служба оказалась продолжением учебы, только на гораздо большей площади. К тому же теперь больше учили они сами. Однако с увольнениями и письмами дела обстояли лучше.

А через несколько месяцев пребывания в бригаде отлично зарекомендовавшего себя командира группы сержанта Кондратюка снова направили учиться. В этой, запрятанной в совершенной глуши среди лесов и болот школе их оказалось всего пятьдесят шесть сержантов и прапорщиков, и ни одного рядового. Все ходили в форме без знаков различия, вероятно, для того, чтобы даже этим подчеркнуть, что отношение к человеку здесь зависит от иных ценностей. Курсанты обращались друг к другу по имени или фамилии. И никто не был уверен, на самом ли деле так его зовут и действительно ли это его паспортная фамилия. Учиться предстояло шесть месяцев.

Условия тут существенно отличались от тех, что были в школе сержантов и приближались почти к санаторным, как их представляли себе собранные здесь младшие командиры. Никаких двухярусных коек, спальни на несколько человек, паркетные полы, душ, не зачехленное, как на погранзаставах, а открытое пианино, цветные телевизоры, стереосистемы, прекрасная столовая без обычных для армии бачков и «разводящих», отличное питание. Все это сначала несколько удивляло и, конечно, радовало. Потом началась учеба и стало не до того.

В основе своей программа обучения была здесь та же, что и в школе сержантов, но разностороннее, глубже, объемнее. Появились и новые дисциплины, дополнительные курсы, семинары. Лекции читали систематически наезжавшие ученые, специалисты в различных областях знаний — химики, врачи, транспортники, экономисты, социологи, дипломаты, политологи, ушедшие на преподавательскую работу разведчики, психологи, профессора военных академий, преподаватели иностранных языков.

Ежедневно читались лекции о социально-политической обстановке в странах социалистического блока. Всесторонне изучались основные стратегические направления вероятного европейского театра военных действий. В зависимости от общеобразовательного, культурного уровня и способностей курсантов изучались иностранные языки. Таких людей было меньше половины. И их способности играли не главную роль, поскольку знание языка не может заменить уровень общего развития, и совсем не означает возможность использования человека в разведке.

— Англичане, в общем-то, знают свой, иностранный для нас, английский язык. Но разве от этого у них дураков меньше, чем у нас? — смеялся преподаватель. — А если говорить в частности, о вас, то изучать иностранный язык надо прежде всего тем, кто сможет использовать его по назначению.

Кондратюк специализировался на итальянском. Ему, молдаванину, он давался легко. И через полгода, к завершению учебы, он говорил на нем без малейшего акцента, как на родном. Конечно, никто не собирался отправлять его в Италию для агентурной работы. Для этого имелись профессионалы из стратегической разведки. А вот послать с разовым, локальным заданием, когда возникнет такая необходимость, имело смысл. На этот случай его готовили для засылки в Триест.

Наставник из него душу выматывал, гоняя по всевозможным аспектам жизни страны. Его интересовал анализ экономической, политической ситуации, парламентских хитросплетений; исторически сложившийся характер народа, нормы взаимоотношений между людьми, их добродетели и пороки. Спрашивал о склонности людей к наркомании, сексуальной раскрепощенности, жадности, алкоголизму и о массе других вещей. При этом упор делался на низменные чувства и склонности населения, которые наиболее успешно можно использовать в своих целях. Как, например, можно вызвать панику в городе, бунт, как превратить обычную диверсию в диверсию социально-политическую?

Кондратюк отвечал, что осуществить прямую диверсию лучше в крайнем случае, а сначала нужно прибегнуть к распространению и нагнетанию действующих на воображение слухов. Скажем, о том, что на заводе по производству фтора произошла серьезная авария, которую тщательно скрывают, и город постепенно обволакивается смертоносным газом. Свое решение он обосновывал психологическими мотивами… Советских людей жизнь так закалила, что их ни чем уже не испугаешь. Скажи, что весь урожай зерновых в этом году отравлен чрезмерным использованием ядовитых удобрений, что все забитые на мясо животные несут в себе инфекцию самых страшных болезней. Наш человек выматерится, скажет: «Живы будем — не помрем» и будет есть. Все равно эту пищу заменить нечем. А подверженные панике европейцы, те же итальянцы, придут в ужас, потребуют суда над виновными, отставки правительства, города взорвутся негодованием, бунтом, запестрят пикетами, разразятся погромами. Наставник поулыбался его доводам и предложил детально разработать ату гипотетическую ситуацию применительно к Триесту.