Триест — место своей возможной командировки — Игорь изучил не хуже, чем свой родной Кишинев, а, пожалуй, и лучше. Он знал все причалы в порту, грузооборот, фрахт любой компании, основные прибываемые и отправляемые грузы, наиболее удобные стоянки, мощность, названия, специфику, владельцев промышленных предприятий, ведущие торговые фирмы, магазины, рынки. Помнил адреса и расположение ресторанов, клубов, полицейских участков, домов терпимости, высших учебных заведений, мог начертить схему любого вокзала, каждого маршрута городского транспорта, сумму штрафа за то или иное нарушение муниципальных правил поведения в общественных местах или дорожного движения. Изучил местные традиции, праздники, любимые блюда, места отдыха. Четко характеризовал все действующие в городе политические партии, общественные движения, различные фонды, неформальные объединения, молодежные группировки.

По замыслу он должен был работать в Триесте под личиной хиппи с группой из трех-четырех человек. Связь с посольством и консульством исключалась. Значит, надеяться нужно было только на себя. И он готовился всерьез, благо время занятий здесь не ограничивалось вечерним отбоем, только утром вставать надо было вместе со всеми. Заграничная командировка маячила в далекой ли, близкой ли, но перспективе и была далеко не главным делом в системе образования курсанта Кондратюка. Помимо этого забот было сверх головы. Чему их здесь только ни учили изо дня в день с половины шестого утра — после обязательного, независимо от погоды, семикилометрового кросса и последующего завтрака — до девяти часов вечера. '

Из них готовили разведчиков и диверсантов экстракласса почти с неограниченным диапазоном деятельности.

Они должны были уметь водить все виды транспорта, включая танки, электропоезда, катера, вертолеты, винтовые самолеты. Их учили стрелять из всех видов отечественного и наиболее используемого зарубежного стрелкового оружия, а также из гранатометов, легких минометов, танковых пушек. Причем, стрельба велась только боевыми патронами.

Они штудировали теорию диверсионной работы, взрывного, минного, радиодела. А специалисты закрепляли знания жесткой практикой без скидок на любые природные катаклизмы до уровня классных мастеров.

Курсанты прыгали с парашютом днем и ночью — на лес, воду, горы. Умели передвигаться, отсиживаться, переодеваться под водой. Их учили соскакивать с движущихся грузовиков, троллейбусов, трамваев, выскакивать из легковых машин, выбрасываться из поездов, идущих со скоростью семьдесят пять и больше километров час.

Когда-то Игорь читал у Лондона, как один чудак ради острых ощущений, когда дул сильный ветер, влезал на крышу небоскреба и прогуливался по перилам с подветренной стороны — если бы сорвался, то сразу на тот свет. Тогда он не поверил писателю. А сейчас сам мог пройти по тонкому шнуру над бездонным ущельем, спокойно глядя вниз с жуткой высоты, или шагать над пропастью по тропе шириной в две ступни и думать о деле, совершенно не отвлекаясь на переживания. Их научили так глубоко в сознание загонять страх, что он даже не поднимал головы. Эти, как и другие такого рода упражнения, давались в меньшей степени тренировкой мышц и баланса движений и в большей — сконцентрированной волей. Любой человек, немного потренировавшись, может пройти по канату, натянутому в метре над землей. А если поднять канат на пятьдесят, сто метров? Ни навыки, ни сноровка не высушат холодный пот на спине и ладонях. Тут вступают в дело способности и умение преодолеть страх, то есть психологическая закалка.

Их учили убивать руками летящих раскрытой пастью к горлу собак, прорываться сквозь бушующий огонь, неделями выживать в лесу без воды и пищи — найдешь, что поесть и где напиться, значит, твое счастье. Иначе, хоть умереть, конечно, не дадут, придется выбирать для службы войска полегче. Учили отбиваться от трех, четырех вооруженных противников ножом, штыком, саперной лопаткой, голыми руками. У профессионала оружием может стать все, что колет, режет, бьет — шило, ножницы, вилка, ложка, тарелка, бутылка, кружка, пилка для ногтей, шариковая ручка. Их учили убивать руками, ногами, не бояться крови и смерти. Каждый день по два-три часа выделялось на рукопашный бой и боевое единоборство.

— Наш народ совершенно уникален в том отношении, что, как никакой другой народ, усвоил и развил все существующие способы уничтожения противника без оружия, голыми руками и, конечно, ногами, желательно обутыми, — посмеиваясь, говорил инструктор, относя к настоящему народу лишь тех его представителей, которые действительно усвоили эти способы убийства, и продолжал. — Прикончить человека голыми руками также просто, как прихлопнуть муху. Это вообще не проблема.

Каждый день после ужина курсанты настойчиво совершенствовались в способах убийства. До автоматизма отрабатывали свои коронные приемы, тренировали реакцию. Четверо атаковали одного палками вместо карабинов со штыками, а он отбивался от них тем, что подвернулось под руку. Работали на тренажерах, которые в это время никогда не пустовали. Некоторые сосредоточенно часами отрабатывали метание ножей.

Были такие, что не промахивались и с десяти метров. Но наиболее выгодным, оптимальным считалось расстояние в три метра, при котором достигается отличная точность и максимальная сила удара. Сила эта должна составлять семьсот-восемьсот килограммов. Ведь нужно поразить цель так, чтобы часовой предсмертным движением не успел нажать кнопку сигнализации или спусковой крючок автомата. Где гарантия, что человек не издаст стон, хрип, не вскрикнет? Трехметровая дистанция броска это гарантирует, и гарантирует абсолютно, если нож попадет в четвертый шейный позвонок сзади и в сердечную мышцу или горло спереди.

Казалось, все пять будних дней недели были насыщены занятиями до предела, но субботние, а то и воскресные в этом отношении их явно превосходили. Это были дни боевых игр — практических занятий по устройству засад, ловушек, секретов, которые одна группа со всем доступным хитроумием и коварством устраивает для другой. И пройти их нужно без потерь, так, будто здесь никто не проходил. Игры проводились каждую субботу, захватывая часть воскресного времени, то днем, то ночью и длились по двадцать-тридцать часов. О погоде тут уж и говорить не приходилось — чем хуже, тем лучше. По напряжению и сложности играм не уступали еженедельные семидесятикилометровые марш-броски по лесам, оврагам, болотам, преимущественно ночью при полной боевой выкладке. Здесь наставников интересовала не выносливость курсантов — это считалось само собой разумеющимся, иначе какой же он спецназовец, тем более командир, — а соблюдение на маршруте всесторонней маскировки. Чтобы их не обнаружили специально вышедшие для захвата разведгруппы, не засекли барражирующие по курсу движения вертолеты, не зафиксировала искусно замаскированная на маршруте контрольно-измерительная аппаратура, гораздо чувствительнее той, что используется на границе, чтобы рацию не засекли машины с пеленгаторами.

Они должны были суметь пройти там, где невозможно пройти ни животным, ни людям, если они не спецназовцы. И пройти должны, как тени, как невидимки.

Сержант Кондратюк был доволен — он нашел то, что искал, занимался делом, которое ему по-настоящему нравилось. Соревнование в школе ни в приказном, ни в каком другом порядке не внедрялось, чтобы не обесценить, не извратить казенщиной естественное желание человека добиться большего, чем другие, игра же самолюбий, напротив, незаметно подпитывалась преподавателями и инструкторами. У Игоря Кондратюка самолюбие было развито, пожалуй, даже чрезмерно.