полную автономно окраинам, и поверьте мне, этих-то нововведений и слухов о готовившемся якобы тогда сепаратном мире с Германией нам бы теперь и не пришлось переживать. Все виноваты: во-первых — Рузский, Гучков, Милюков и Керенский, с которыми нашему народу следовало бы расправиться так, как и с изменниками, предателями своего же «великого народа» и «большой богатой страны» в руки «пришельцев», чужих неизвестных людей. И Давид Ильич был прав, назвав работу этих граждан еще в первых числах марта «революцией господ», которые и сами не знают, чего они хотят и чего добиваются… — и профессор, сильно волнуясь, поднялся и начал ходить по комнате.

— Есть и у нас много деятелей и умных, и талантливых, и образованных, и неутомимых в труде, — неожиданно заговорил полковник Казбегоров, — но настоящая история перехода к свободной жизни народов страны мало находит добра от их деятельности для общей спокойной жизни и указывает лишь на зло, которое они творят бессознательно, принимая его за добро. Вся беда лишь в том, что они космополиты. Воспитание не развило в них сознания своей связи с общею народною жизнью, вследствие чего они высокомерно отнеслись к ее интересам и потребностям, презрительно смотрели на личности, связанные с массою, и, несмотря на свои общечеловеческие стремления, оказались теперь с взглядами слишком узкими и односторонними. Одно европейское образование, как видно, не дало им силы для благотворной деятельности, которую они сами вымыслили для себя с Февральской революцией, на которую не вызывали их общенародные интересы; другими словами, они хотели только свысока благотворить обществу и народу от крупиц со своего же стола, а не служить им. Правда, есть и такие между ними деятели, которые называют себя «патриотами», но это есть барский патриотизм; он вытекает не из сознания своей связи с народом, с армией, а из чувства довольства своим общественным или политическим положением и из-за страха лишиться его. На самом же деле выходит так, что они и не есть настоящие патриоты, а скорее лишь мнимые враги космополитизма, или просто — отсталые люди, испугавшиеся космополитизма и не прозревшие в массе народов страны ничего, кроме наивной простоты и невежества. Результат этих ошибок и сказался на первых членах Временного правительства, без оглядки бежавших со своих высоких и ответственных постов свободной страны, упустив из виду и то, что отдельные истинные патриоты воспользуются этим и начнут искать воспитательную силу в своей национальности и по праву, конечно, в отдельной своей организации; а люди с темным прошлым и карьеристы истолкуют общенародные интересы в смысле лишь диктатуры простонародья, пролетарских масс…

Корвет предпочел молчать и слушать, что говорят другие, а Людмила Рихардовна поторопилась серьезно пояснить характер некоторых женщин, упомянутых в информации:

— Не удивляйтесь, господа! Маша Дожа — это бывшая моя прислуга, которая вышла замуж за полицейского Дожу и которую я хорошо одарила приданым. Он же, как оказалось впоследствии, бывший, разжалованный, прапорщик.

— А-а-а! — как-то в один голос протянули полковник Казбегоров и подполковник Шрам. — Знаем его и по подделке счетов, и по присваиванию чужих писем… у нас же в штабе, два года тому назад…

— А моих писем в Старой Руссе! — добавила Людмила Рихардовна.

— А не тот ли Дожа, прапорщик, который за ужином в штабе весною 1916 года проповедовал социализм и борьбу за него в форме, какой он и сам ясно не представлял себе? — спросил профессор Крукс.

— Именно тот, — подтвердил полковник Казбегоров.

— Дожа со своей Машей, еще в начале этого года, при выезде моем из Витебска в Ригу к мужу уже пытались ограбить меня на каком-то законном основании — якобы для обороны: юбки, платья, постель и ценности мои — подарки как память, — добавила Людмила Рихардовна, смеясь.

— Вот зверь! Такие Дожи, Маши и Наташи и становятся теперь у власти… Как же, муж и жена «товарищи»! — протянул профессор Крукс со злой иронией и смехом.

Шрам и Казбегоров удивленно посмотрели друг на друга, а затем и на Крукса, и, ради приличия, Казбегоров заговорил другим тоном:

— Почему зверь? Преступления Дожи поощряли наши самонадеянные «бары», «великие господа», начиная еще с университета: сначала политическое убийство — ограничились лишь только выселением его из столицы; затем война — удостоили его командировкой в школу прапорщиков; а после — любовные интрижки, обман их, многоженство, присвоение писем, подделка документов; и за все это только разжалование. Но скоро полицейским, и как жена говорит, даже видела его в начале сентября в Старой Руссе полицеймейстером; а теперь — «высшая власть»?! Как это нравится вам? Слабость закона или слабость эсэровской партийной власти господина Керенского? Другим объяснить ничем нельзя, иначе… А теперь что посеяли, то и пожинайте. Но это только цветы, господа, а плоды будут после, впереди еще! От которых весь мир встряхнется, ища причину в заколдованном круге: экономический кризис, ничегонеделание, а треть Земного шара, с двухсотмиллионным населением, будет изолирована от общего потребителя, превратив эту массу в «бездушных истуканов», оборванных, голых, босых, голодных и живущих в условиях первобытного состояния, ничего не потребляющего, но жадно и хищнически набрасывающегося на все чужое…

— Ну, ну, ну! — с негодованием протянул корвет, будучи самонадеянным и уверенным «авось пройдет все благополучно».

— Неужели тебе, Дэзи, приятно вспоминать все глупости людские? — возразила и Людмила Рихардовна, схватив мужа за рукав.

— Не как приятность, а как информацию с другой стороны интересно послушать, — поторопился заявить профессор Крукс; а затем, обращаясь к Казбегорову, быстро добавил: — Продолжайте, продолжайте, полковник, ради Бога! Мнение офицера Генерального штаба и наблюдателя, глубокого психолога, ученого, можно слушать день и ночь. Вы простите меня за эту откровенность…

— Возьмем, к примеру, ну хотя бы Наташу Хачивили, — улыбнувшись жене, продолжал Давид Ильич, — тоже знаю, когда был еще юнкером кавалерийского училища. Это бывшая актриса, но потерявшая свой талант и место из-за своих же слабостей и желаний, а после была продавщицей в кондитерской, недалеко от нашего училища, и в ее девичью жизнь вмешался сын помещика юнкер Хапо, теперешний корнет запаса и земский деятель на театре войны. В каком-то питательном пункте, правда, я видел его в 1914–1915 годах заведовавшим продовольствием проходящих команд. Эта Наташа развинтилась до того, что оставила Хапо как своего мужа, испортила ему и всю служебную карьеру, а теперь мы видим ее у власти и призывающей женщин объединиться вокруг нее. Как вам нравится, господа дамы? — спросил он,