за столом против дам, все время молча наблюдая за разговаривающими и бросая на них контрольные взгляды. Он не мог понять их служебного положения, и дамы ли это или юные офицеры, в форме «товарищей» из его же партии? И вдруг, Скудный, по-видимому, что-то сообразил: стал весел, разговорчив и насторожился, как зверь в засаде. Но полковник Казбегоров и профессор Крукс не обращали на него внимания: пили, ели и продолжали начатый ими разговор о Скудном на английском языке.

— Господин генерал! — не удержался Скудный и тихо обратился к комкору: — Как же это? Мы живем в России и очень желательно было бы, чтобы все офицеры и генералы говорили в моем присутствии только по-русски…

При этом советский комиссар нашел нужным даже подчеркнуть слово «в России», совсем забыв свою интернациональную программу в своей стране С.С.С.Р.-ов.

— Хорошо! — ответил комкор и, обратившись к Казбегорову и Круксу, сказал им по-французски: — Господа! Он тоже ведь хочет знать ваш разговор на языке, который, пожалуй, понимает очень мало… Удовлетворите же и его желание!

Мадам Казбегорова-Цепа улыбнулась и, сдерживая свой смех, тихо на ухо мадам Шрам перевела по-русски, немного преувеличив значение сказанных слов. Та в свою очередь улыбнулась, и, посмотрев одна на другую и сравнивая сказанные слова с действительной фигурой Скудного, обе разразились неудержимым смехом.

Ужин близился к концу, и наши собеседники, Казбегоров и Крукс, сидели молча, в ожидании подъема начальства из-за стола, и ради скуки оба по очереди зевали, как бы нестерпимо хотели спать. Но это, однако, им не помешало заявить, что спать, мол, они еще не хотят и в виде прогулки пойдут проводить Скудного, поместившегося в доме управляющего, далеко за парком, в конце имения. Этому никто, конечно, не возражал, и Людмила Рихардовна перешла в свою комнату одна, а сбоку, по соседству, и Шрамы.

Была глубокая ночь, и светлая луна высоко плыла по небосклону. Полковник Казбегоров, профессор Крукс и комиссар Скудный почти молча дошли до квартиры комиссара. Крукс всю дорогу косо посматривал на Скудного и думал:

«Не треснуть ли его по физиономии? Если Распутина прихлопнули в такую же лунную ночь, так этого-то, извращенного пародией субъекта, и Бог велел…»

И вдруг, подняв голову, он заговорил возле самого дома управляющего:

— Н-да, много есть на свете всякого сорта мерзавцев!

— То есть? — вопросительно и удивленно произнес Скудный, высоко поднимая брови и кладя руку себе в карман, где был у него револьвер.

— Да так, вообще… А мерзавцы ведь самые занимательные люди… — смягчая тон профессора Крукса, подсказал полковник Казбегоров.

— Что вы! — усмехнулся Скудный, а затем, немного подумав, как бы заискивая у полковника Казбегорова расположения к себе, продолжил: — Конечно, я вас понимаю так: на свете нет ничего скучнее честного человека…

— Вы правы! Вашу программу я понимаю так, — ироническим тоном начал пояснять полковник Казбегоров, — честность и добродетель давно известны всем, и в них нет ничего нового… От этого старья, по вашей идее, в человеке исчезает всякое разнообразие, жизнь сводится в одну рамку добродетели, скучную и узкую: не кради, не лги, не предай, не прелюби-сотвори… И главное, что все это в человеке, по вашим учениям, сидит прочно, и он все же неизбежно должен делать: и лгать, и предавать, и «прелюбы» это самое творить, по мере сил и возможности…

— Не всякий же! — заметил профессор Крукс, как бы полемизируя с Генерального штаба полковником Казбегоровым.

— Нет, всякий. Стоит только вдуматься в жизнь каждого человека, чтобы найти в ней, более или менее глубоко, грех… предательство например, и прочее… В ту минуту, как мы ложимся спать, гуляем и отдыхаем или садимся обедать, мы совершаем предательство… — умышленно возразил полковник Казбегоров и как бы серьезным тоном.

— Что вы говорите, полковник! Вы хорошо анализируете идею движения большевиков — рабочих и коммунистов… — почти с радостью удивился комиссар Скудный. Он думал, что в лице Казбегорова действительно встретил горячего защитника и поборника его идей и партии большевиков программы в борьбе за власть, почему сразу заговорил и начал откровенно свою проповедь:

— Конечно. Мы платим подати и отбываем повинность, значит, мы предаем тысячи рабочих людей той же самой войне и несправедливости, которыми возмущаемся. Мы ложимся спать, а не бежим спасать тех, кто в ту минуту погибает за нас, за наши идеи… мы создаем лишний кусок, предавая голоду тех людей, о благе которых мы, если мы действительно идейные представители их, должны печся всю жизнь. И так далее. Это понятно!.. Другое дело — мерзавец, настоящий мерзавец, откровенный! Прежде всего этот человек совершенно искренний и естественный…

— Естественный?! — со злой иронией заметил профессор Крукс.

— Всенепременно, — ответил Скудный, — он делает то, что для человека совершенно естественно. Он видит вещь, которая ему нравится, хотя и не принадлежит ему, он все же берет ее; видит прекрасную женщину, которая уходит от него, он все же возьмет ее силой или обманом. И это вполне естественно, потому что потребность и понимание и есть одна из немногих черт, которыми естественный человек «мерзавец» и отличается от животного. Животные, чем они больше животные, не понимают наслаждений в жизни и не способны их добиваться. Они только исполняют назначение природы. Ведь мы же все согласны с тем, что человек не создан для страданий и не страдания же идеал наших стремлений…

— Разумеется, — с тонкой иронией в голосе и насмешкой согласился полковник Казбегоров.

— Значит, — продолжал Скудный свое повествование, — в наслаждениях и есть цель жизни. Рай — синоним наслаждения абсолютного, и все так или иначе мечтают о рае на земле. И рай первоначально, говорят, и был на земле. Эта сказка и есть символ мечты нашей, которую «наши интернациональные советы» и хотят насадить в народе, хотя бы и силою, путем идейной пропаганды.

— Да, — не удержался дальше и профессор Крукс, — человеку от природы не свойственно воздержание, и самые искренние люди — это люди, не скрывающие своей мечты и вожделения, то есть те, которых в общежитии и называют «мерзавцами»… Вот, например, вы…

Скудный вздрогнул и отшатнулся.

— Вы, конечно, — продолжал профессор Крукс, притворяясь, что ничего не замечает, — самый лучший человек на свете. По крайней мере, в своих глазах. Ну, признайтесь, встречали ли вы когда-нибудь человека лучше